Чарльз Мартин - Хранитель вод [litres]

И очищение.

Вода имеет свойство очищать не только тело, но и душу.

Прошло тринадцать лет, а Мари все не умирала. Она очень ослабела, исхудала и не могла обходиться без кислородного баллона. Снова и снова расплачиваясь за множество ошибочных решений и необдуманных поступков, она превратилась в бледную тень прежней Мари, и все-таки она продолжала жить, вместе со всем миром с нетерпением ожидая выхода очередной книги – очередной порции слов, которые, словно лекарство из капельницы, перетекали в ее вены прямо из сердца автора, давая ей силы прожить еще несколько месяцев.

Вскоре, однако, в Интернете появились многочисленные слухи, что автор исчерпал себя до донышка, что он написал свой последний роман и продолжения не будет. И Мари решила действовать. Она и сестра Джун, захватив с собой кислородный баллон, купили билеты на поезд, в спальный вагон, и не выходили из купе, пока не приехали в Хэмптонс. Там они отправились в город, поднялись на лифте на семьдесят какой-то этаж и явились в офис издательства, где Мари назвала себя. Сначала редакторша ее не узнала. Она держалась настороженно и все отрицала, но Мари сумела ее убедить – ведь только она и эта женщина знали о толстом конверте с фотокопиями первой тетради, который пришел в издательство по почте много лет назад.

Когда редакторша поверила, что перед ней – тот самый человек, который прислал ей рукопись первого романа из сверхуспешной серии, Мари призналась, что ей известно имя автора, и спросила, действительно ли он написал свою последнюю книгу. Вместо ответа редакторша бросила взгляд на свой письменный стол, где лежала отпечатанная на принтере рукопись, страницы которой покоробились от слез.

Мари попросила дать ей прочесть книгу.

«А если я откажу?» – спросила редакторша, и Мари пожала плечами.

«Тогда я вернусь туда, откуда приехала, но мое сердце будет разбито. Как и ваше».

Эти слова растопили последний лед недоверия: редакторша согласилась, и следующие сутки Мари провела в ее кабинете, закутавшись в плед и глядя на снежное покрывало, укутавшее Центральный парк далеко внизу. Дочитав рукопись до конца, она вытерла слезы и покачала головой. «Не могу поверить», – сказала Мари.

Редакторша рассказала, как умоляла меня не бросать серию, но даже она слышала в моем голосе то, о чем писали в Сети. Со мной было покончено. Источник моего вдохновения иссяк.

«Он прощается, – сказала тогда Мари, проведя ладонью по влажным страницам рукописи. – Он добрался до конца нашей истории. И до конца моей».

Когда она собралась уходить, редакторша спросила, что намерена предпринять гостья. Прежде чем ответить, Мари долго смотрела на косо летящий снег за окном.

«Я хочу дать ему причину писать дальше. По крайней мере, попытаюсь…»

Потом потянулось томительное ожидание. Мари ничего не знала ни об Энжел, ни о Летте, ни об Элли. Ей было известно только, что я возвращаюсь в Ки-Уэст с оранжевым ящиком, в котором лежит пепел. Четырнадцать лет назад любовь ненадолго возвратила меня Мари, и она надеялась, что сейчас, спустя двадцать один год после нашей свадьбы, любовь снова направит меня к ней.

Но, когда мы в первый раз появились в монастыре и начали задавать вопросы, Мари посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась. Она попросила сестру Джун все отрицать, в надежде что мы развернемся и уедем. Однако, случайно увидев нас в окно, она сразу узнала Элли. Лицо девочки буквально заворожило ее. А еще она увидела, как я зашел в воду, чтобы развеять пепел, разглядела вытатуированные у меня на спине имена и догадалась: я по-прежнему стараюсь быть сильным, хотя на самом деле держусь из последних сил.

А еще Мари увидела Летту и поняла, что со мной все будет в порядке.

Накануне того вечера, когда Мари наконец решилась нас позвать, ей стало хуже. Болезнь вернулась с новой силой, и Мари поняла, что конец близок. Ей надо было спешить, но мне пришлось уехать, и последние часы своей жизни Мари провела с нашей дочерью. Она не стала ничего скрывать и рассказала Элли все. Кто она и кто ее родители. Кто такой я.

И вот теперь я стоял в неглубокой воде возле своего острова и слезы ручьями стекали по моему лицу. В руках я держал две урны. В одной был прах Мари – все, что осталось от моей любви, от моего сердца, от всего, что с самого начала было сосредоточием, стержнем моей жизни. В другой – в пурпурно-красной урне с кухонного стола – лежал пепел сотен тысяч слов, которые я адресовал Мари в моих романах. В этой урне лежало все, что мне когда-либо хотелось ей сказать.