Эбигейл Джонсон - Девушка в бегах

На часах в доме было почти девять. Через три часа я буду в безопасности. А мама…

Я мягко высвобождаюсь из объятий Малькольма.

– Идем.

В прошлый раз, когда мы въезжали на парковку мотеля, я слабо соображала из-за шока и сотрясения. Сейчас все иначе. Сейчас я собрана и внимательна, а страх был моим спутником так долго, что я уже забыла, как можно чувствовать себя иначе. За исключением того, что сейчас я ощущаю волнение и что-то еще – вроде отчаяния.

– Кэйтелин, – Малькольм кладет руку мне на плечо. – Может быть, я зайду первым? Она ведь, наверное, перепугается, если откроет дверь и увидит тебя.

Я чувствую, как под кожу проникает тепло, исходящее от его руки, и с несколько меньшим успехом пытаюсь извлечь утешение из его слов. Он пытается защитить меня от того, что, как он считает, может меня сокрушить. Он совсем не уверен, что я найду маму живой и здоровой, в номере мотеля, до которого он проследил ее – учитывая, сколько прошло времени. Я понимаю, но не могу в это поверить.

– С ней все в порядке, и со мной тоже. Вот увидишь.

Дверь машины захлопывается за мной, и все мое внимание концентрируется на здании мотеля. Это огромное двухэтажное здание в форме буквы «L», с красными дверями и того же цвета крышей. На парковке рядом с нами еще несколько машин, и я непроизвольно обращаю на них внимание – еще одна игра, в которую мы с мамой играли каждый раз, когда отправлялись в ресторан. Она не давала мне взяться за десерт, пока я не смогу правильно описать все машины на стоянке.

Последний раз я видела ее пять дней назад. Всего пять дней. Кажется, что прошло намного больше – целая вечность. Теперь я знаю, что она здесь.

Я и представить не могла, что столько всего случится за последнюю неделю. Думаю, можно сказать, что мамины планы столкнулись с реальностью и все пошло совсем не так, как она рассчитывала, но она в порядке. Меня убивает, что мне приходится постоянно напоминать себе об этом, но я снова и снова возвращаюсь к этой мысли – пока, шаг за шагом, не подхожу к двери номера 7А.

Дождь перестал, на двери висит табличка «Не беспокоить». Сквозняк раскачивает ее туда-сюда, а еще он колышет мои темные волосы, и они заслоняют поле зрения. Я останавливаюсь, чтобы пригладить их, аккуратно заправив за уши, одергиваю свитер, безуспешно пытаясь придать ему более аккуратный вид. Пожалуй, это единственное, что я могу сделать, чтобы улучшить свой облик; этого должно хватить.

Моя рука неподвижно зависает над дверью. В горле застывает комок, и ветер дует мне в глаза как раз под таким углом, что они начинают болеть и слезиться.

И тогда я стучу в дверь.

Никто не отвечает, так что я стучу снова, колочу по металлической двери с такой силой, что едва не разбиваю руку. Я не перестаю стучать, даже мысли такой не допускаю, что перестану, – пока дверь не исчезает под моей рукой.

Порыв воздуха от распахнувшейся красной двери отбрасывает волосы назад, и я вижу, что передо мной она. Стоит в дверях, глаза у нее широко открыты, а в руке нож.

Я невольно вздрагиваю, закрываюсь руками, но тут…

– Кэйтелин!

Ручка ножа впивается в мою спину, когда мама бросается вперед и обнимает меня – но тут же поспешно отодвигается, оставив руку с ножом у меня на плече. Ее глаза становятся еще шире, если это вообще возможно, и она встряхивает меня.

– Тебе нельзя здесь находиться. Не сейчас. – Она затаскивает меня в номер с той же силой, которую продемонстрировала, когда перебиралась через соседский забор, затем захлопывает за мной дверь. Она открывает рот, затем закрывает его, снова обнимает меня, на этот раз мягче, и произносит, уткнувшись лицом мне в волосы:

– Ты должна быть далеко-далеко отсюда.

Я держу ее, впитывая тепло, исходящее от ее тела, не обращая внимания на то, что ее кожа слегка пахнет потом. Как бы я ни демонстрировала убежденность, на самом деле я вовсе не была уверена, что смогу когда-нибудь сделать это снова: увидеть ее и обнять. Почувствовать себя в безопасности.

Но это чувство мимолетно, и его совершенно недостаточно – после такого количества лжи. Я тяну ее за собой, и мы усаживаемся рядом на кровати.

– Я нашла дедушку, – произношу я.

Я не спрашиваю, почему она не рассказала мне, что он еще жив. Все слишком крепко связано. Если бы она открыла мне один кусочек мозаики, ей пришлось бы раскрыть все. Я могу не соглашаться с ее решением скрывать все это от меня, но я понимаю, почему она это делала.