Эбигейл Джонсон - Девушка в бегах

Я спускаю воду в туалете, потому что знаю: Лора слушает. Затем мою руки и брызгаю водой на лицо. В свое отражение я не всматриваюсь. Все равно я его не узнаю.

– Мама? Что ты здесь делаешь?

Грейс. Я тянусь к двери в ту же секунду, когда слышу ее голос из коридора. Но ручка не поворачивается. Лора держит ее с другой стороны. Могу представить, как она прислонилась к двери, заслоняя ее от Грейс, чтобы та не увидела, как дверная ручка пытается повернуться. Я пообещала молчать, но большего не обещала.

– А? – говорит Лора, непринужденно и спокойно. – Я подумала, может заменить эти обои? Как ты думаешь?

Шаги. Я дергаю ручку сильнее. Она не поддается ни на сантиметр.

– Мне эти нравятся, – отвечает Грейс. – В ее голосе есть что-то такое… Что-то, что я уже слышала раньше, но никак не могу распознать. – Почему ты… Кто в ванной?

Не демонстрируя никаких внешних признаков огорчения, Лора наконец отпускает ручку и позволяет мне открыть дверь. Она даже улыбается мне, когда я буквально вываливаюсь в коридор.

– Грейс, это Кэйтелин. Они с другом заглянули к нам, чтобы воспользоваться компьютером твоего отца. Кэйтелин, это моя дочь Грейс.

Сначала я вижу ее ступни, ногти, покрытые блестящим лаком цвета морской волны, черные штаны для йоги и свободную футболку с портретом Дорис Дэй – за возможность добавить такую к своей коллекции я бы убила.

А когда я вижу ее лицо, мозаика складывается.

– Привет, Кэйтелин.

Она улыбается мне, и я ощущаю мгновенную, потрясающую душу связь, которая соединяет одного человека с другим.

– Привет, – отвечаю я.

Это все равно что встретить всех знаменитостей, которым ты когда-то поклонялся, воплощенных в одном человеке. Я не могу отвести от нее взгляда. На самом деле мы не похожи. Цвет кожи мы обе унаследовали в большей степени от матерей, чем от отца, а вот челка у нее почти как у меня, и, глядя друг на друга, мы обе одновременно поднимаем левую руку, чтоб смахнуть ее с глаз. Я смеюсь, и по голосу слышно, будто я готова заплакать. Не думаю, что когда-либо я испытывала такое счастье. Наверное, я вся свечусь.

– Грейс – очень красивое имя, – говорю я ей. Похоже, этот комплимент оказался идеальным, потому что я вижу, как она расцветает, услышав его.

– Грейс звали мою прабабушку. Хочешь, покажу ее портрет? – Едва дождавшись моего кивка, она берет меня за руку и ведет в свою комнату. Она не замечает, как ее мама в панике испускает сдавленный возглас.

В спальне Грейс полный беспорядок, и мне это нравится. Именно так выглядела бы моя комната, если бы мы задержались в одном месте достаточно надолго, чтобы я смогла ее обжить. Я замечаю несколько книг, которые читала и я, когда была младше. Он громоздятся на подоконнике, а по полочке под зеркалом разбросаны принадлежности для макияжа. На белой кровати с балдахином валяется пижама, а на ней лениво развалился пушистый рыжий кот. Грейс не выпускает мою руку, даже когда мы останавливаемся перед стеной, увешанной фотографиями в рамках.

– Вот она, – Грейс указывает коротким пальцем на лицо впечатляющего вида женщины, которая изящно держится перед объективом.

– И это тоже она.

Та же женщина, немного старше, с любовью смотрит на укутанного малыша, которого держит в руках.

– И вот она, и вот это тоже, и вот… – Ее палец показывает на фотографии, следуя явно хорошо отрепетированной схеме, прослеживая жизнь бабушки почти что от самого начала до конца.

– Она была очень красивая, – говорю я, глядя на одну из первых фотографий – ту, над которой Грейс дольше задержала палец. Это более старый снимок, черно-белый, на нем невеста в день свадьбы. Прабабушка Грейс обнимает своего жениха, и у нее на пальце кольцо, которое я столько лет носила у сердца.

– Мама пыталась убедить бабушку Эббот разрешить мне забрать свадебное платье прабабушки Грейс, но бабушка Эббот утверждает, что это впустую – все равно я никогда в него не влезу.

Кажется, это признание не беспокоит Грейс, а может, она просто привыкла слышать такие вещи и потому они перестали волновать ее. В любом случае я точно понимаю, кого из них Грейс любит больше. С одной стороны – годы жизни, воплощенные в улыбающихся фото на стенах комнаты Грейс, а с другой – она лишь скупо называет бабушку Эббот.

– Мне же не обязательно его носить, – продолжает Грейс. – Но мне хочется, чтобы я могла иногда его рассматривать. Я никогда не знала прабабушку Грейс, но мама говорит, она была красивая и она была бы добра со мной. Она разрешила бы мне стоять рядом с ней на фото и никогда не обзывала бы меня… – бормочет слова себе под нос Грейс, но мне удается расслышать достаточно, чтобы ощутить, как горят уши и сжимаются кулаки, – дефективной… неподобающей…