Стефани Оукс - Священная ложь [litres]

– Думаю, это дело по тебе, Самуил.

Отец побелел и почти незаметно качнул подбородком, однако Пророк вопросительно склонил голову набок, и отец, замявшись, все-таки взял топор.

Пророк, не поднимая головы, окинул меня взглядом.

– Руки, – наконец он объявил.

Дьяконы с почерневшими глазами скопом накинулись на меня. Схватили за локти, повалили на пол. Приложили о деревянные половицы с такой силой, что я стукнулась затылком. Меня держали все. За ноги, за шею. Кто-то стискивал ладони. Я вдруг вспомнила, что прежде за руки меня брал только Джуд – совсем по-другому. Нежнее, мягче… К горлу подкатила тошнота – меня держали те же самые мясистые лапы, которые убили Берти, которые зверски наказали не одну уже девушку.

Отец стоял надо мной, роняя слезы в бороду. Впервые за долгое время у него наконец появился выбор. Впервые за дюжину лет. Отец в буквальном смысле слова держал его в руках. Мог отрубить своему первенцу кисти – или уронить топор на землю и забрать всех нас отсюда, спасти от этого безумия.

Я глядела прямо на отца, и на мгновение в его глазах блеснул свет. Неужели одного взгляда из-под завала мужских тел, придавивших меня к полу, хватит, чтобы пробить броню, которую он воздвиг вокруг своего сердца?

Пророк тоже заметил, как дрогнул отец, и крепко сдавил ему плечо.

– ДАВАЙ! – взревел он. – ДАВАЙ! НУ ЖЕ! РУБИ!

Отец занес топор над головой. Замешкался на секунду, шумно выдохнул сквозь растрескавшиеся губы. Крепко закрыл глаза и обрушил лезвие на мои запястья.

Трудно понять, что было хуже всего. То, как струнами зазвенели в момент удара кости? Или невыносимая боль? Нет, наверное, хуже всего было сознавать, что топор не перерубил кость с первого удара, поэтому он опускался снова и снова, весь забрызганный кровью, а на лице отца проступала безумная гримаса, как у мальчишки, которому приходится стрелять во взбесившуюся собаку, а та никак не желает сдохнуть.

Был один жуткий, невыразимый момент, когда боль вдруг пропала. Отступила под натиском паники. А потом случилось это. Что-то лопнуло. Кровь фонтанами хлынула из запястий. Перед глазами вспыхнули все звезды Вселенной, я разинула рот и одним долгим, нескончаемым вдохом потянула в себя воздух. Позже я узнала, что эта последняя, самая мощная вспышка боли случилась в момент, когда под ударом топора лопнули нервы, тонкий пучок которых бледной лапшой тянулся в каждой руке. В глазах побелело. Наверное, я заорала.

Когда все кончилось, дьяконы встали и отступили к стенам. Я подняла руки и впервые увидела свои обрубки, выплескивающие кровь с каждым ударом сердца, почти черные и блестящие, будто лакированные. Возникло такое чувство, словно мне чего-то не хватает, чего-то жизненно важного, необходимого, предопределенного самой природой. Чего-то, что у меня отобрать просто не могли.

Все эти долгие минуты я слышала один лишь звук – бесконечный свист, шелест крови в барабанных перепонках; крови, толчками льющейся из моего тела и стекающей на шершавые деревянные полы.

Дьяконы торопливо отводили глаза от багровых луж, но Пророк, будто зачарованный, застыл на месте. Затем шагнул вперед, не замечая, что кровь брызжет ему на мантию, и присел рядом со мной на корточки.

– Ты будешь моей женой, – шепнул он. – Ты будешь моей женой.

Я перекатилась на бок подальше от него, глядя, как трясутся обрубки и лентой хлещет кровь. Одна из жен Пророка выступила из тени и набросила мне на культи тряпку, крепко замотав ее при помощи палки. Это остановило кровь, хотя я к тому времени потеряла уже целое ведро.

В следующую секунду я отключилась. Успев перед этим их увидеть. Увидеть свои руки. Разжатые кулаки, улитками валявшиеся в красной луже.

Во время рассказа я стараюсь не глядеть на культи. Вместо этого внимательно наблюдаю за доктором Уилсоном. Своей историей я обязана вызвать хоть капельку сочувствия, хоть одну хмурую морщинку у него на лбу. Это мое тайное оружие, припасенное на особый случай – чтобы огорошить человека до потери сознания. Однако доктор Уилсон совершенно невозмутим. Он не кривится от отвращения. А последние несколько минут и вовсе катает кончик шариковой ручки по блокноту, обводя красную линию поперед страницы.

– Разве не печальная история? – спрашиваю я наконец.

– Очень печальная.

– По вам и не скажешь…

– А надо? – удивляется он.

– Вы только что сами сказали, что история печальная. Лицо у вас должно быть соответствующее.