Ирса Сигурдардоттир - Расплата

– Слушайте, что я говорю. Пообещайте.

С хмурыми, скучными лицами Карлотта и Дади дали требуемые обещания. Торвальдюр тут же начал одевать их и помогать натянуть теплые ботинки. Айса, наклонившись, поцеловала обоих, а Торвальдюр не преминул выпустить напоследок парфянскую стрелу, заметив, что она могла бы покупать им вещи понаряднее – бога ради, они же идут в ресторан . Он уже закрывал дверь, когда Карлотта повернулась и помахала матери.

Их поцелуи еще теплели на щеке, а Айса уже стояла у окна в спальне, наблюдая, как Торвальдюр помогает детям забраться на заднее сиденье и застегивает ремни безопасности. Вскоре машина исчезла за поворотом, и Айса осталась наедине со своими страхами, которые удвоились, когда ей вдруг пришло в голову, что Торвальдюр никогда раньше не давал никаких обещаний. Ну почему, почему она не сказала, что они больны? Но тогда ей пришлось бы просить Дади и Карлотту поддержать ложь, а это было бы несправедливо.

Господи…

Уик-энд начался.

И она уже не находила себе места.

Торвальдюр проглотил еще одну таблетку ибупрофена и запил ее водой, надеясь, что уж эта доза облегчит его страдания. Голова раскалывалась – вино, выпитое накануне в ресторане, оказалось, должно быть, негодного качества. Хотя виноватым мог быть и второй стакан виски, употребленный уже дома. Боже… Помочь прийти в себя могла бы бутылка холодного лагера. Конечно, Торвальдюр и раньше практиковал такой прием – в холодильнике у него стояла целая упаковка пива. Но сейчас об этом не могло быть и речи. Он отвечал за детей, и это обстоятельство приходилось брать в расчет. Будет нехорошо, если он появится в ресторане с пивным душком. Придется положиться на ибупрофен и продержаться на нем весь уикенд, как уже было в позапрошлые выходные.

Торвальдюр поправил полы халата и потуже затянул пояс. Надо приготовить что-то детям, как-никак на часах уже пол-одиннадцатого, а они еще не завтракали. Когда Карлотта и Дади ворвались в его спальню в восемь, он выиграл некоторое время, усадив их перед телевизором. До половины десятого они держались. Потом начался мультфильм, показавшийся им скучным. Поскольку в форму он еще не пришел, то отправил обоих на улицу, поиграть в снежки. Там они до сих пор и оставались. Голодные. Если позвать их сейчас, то он еще успеет что-нибудь сообразить, пока дети будут возиться с одеждой и мыть руки. Уж хлопья-то приготовить можно.

Неприятное ощущение в желудке усилилось, когда Торвальдюр вспомнил предупреждение Айсы. Дети оставались во дворе уже целый час, одни, предоставленные самим себе. А если?.. Нет, конечно, нет. Сад окружен оградой. Желудок сделал пол-оборота, как стиральная машина в конце цикла. О чем он только думал? Деревянный заборчик вряд ли мог считаться надежным препятствием и определенно не был рассчитан на то, чтобы остановить врага. Если кто-то задумает перебраться через него, то сделает это без труда.

Боясь выглянуть, Торвальдюр прислушался. Что, если дети пропали? Но потом с улицы донеслись голоса, и на него накатила такая волна облегчения, что головная боль утихла и желудок временно успокоился. Он прошел в гостиную, босиком по холодному паркету. Приблизился к окну. Опять прислушался. Ну конечно, Карлотта и Дади, как обычно, ссорились. Беспокойство схлынуло; бояться нечего. Все страхи растворились, и он, встав у окна, поднял руку.

И вот тогда дети закричали.

Эртла пребывала в прекрасном настроении; похоже, встреча с руководством прошла успешно, и ее даже похлопали по спине за достигнутый результат. Если, конечно, это можно было назвать результатом. Хюльдар подозревал, что она сумела пустить пыль в глаза и создать у начальства впечатление, будто ее группе осталось лишь сделать последний шаг. Кем именно Эртла представила Йоуна Йоунссона – подозреваемым или жертвой, – сказать было трудно, но желаемого эффекта достичь удалось. Она никогда не умела скрывать чувства, и если б удостоилась упрека, это отразилось бы на ее лице. Скорее всего, на боссов подействовало имя – Йоун Йоунссон. Лучшего кандидата на роль убийцы, чем отбывший наказание преступник, и быть не могло. В общем, им дали свободу действий, и никто не стал выискивать изъяны в методах расследования и поднимать шум из-за возможного нарушения прав подозреваемого. Если же, с другой стороны, Йоун Йоунссон окажется жертвой, если его лишили рук – а может быть, и не только их, – то общественность хотела бы знать одно: как сильно он страдал. Личность преступника в таких случаях почти не важна; в конце концов люди склонны симпатизировать ему или ей, даже и не признавая этого вслух.