Ирса Сигурдардоттир - Расплата

Трёстюр хотел возразить, но сдержался. Сестра придавала большое значение ежегодному посещению могилы. Он же считал этот ритуал пустой тратой времени. Мертвые мертвы и живее не станут, сколько бы цветов ни клали люди на их могилы. Но об одолжении Сигрун просила нечасто, так что вопрос об отказе даже не стоял. Да и в любом случае заняться ему было нечем. Уже давно. Без работы Трёстюр оставался последние шесть месяцев, и хотя ожидание уже начало немножко утомлять, лучше не делать ничего, чем проводить дни в бессмысленной, унылой рутине. До самого сегодняшнего дня все его работы были однообразными, тупыми и низкооплачиваемыми. Сидеть на пособии оказалось, в конечном счете, не так уж и плохо. Вдобавок ко всему, по утрам не нужно было рано вставать. Хотя в роскоши он не купался: его последняя работа была фактически подработкой, что в результате сказалось потом на размере пособия. Вот только до него это дошло с опозданием. Но легко быть умным задним числом. Пособие позволяло закрыть основные потребности, так что могло быть хуже. И все-таки, что ни говори, хотелось бы, к примеру, позволить себе пару настоящих «Мартенсов». И новую куртку.

– У меня здесь яйца отмерзнут.

Едва сказав это, Трёстюр пожалел, что снова жалуется. Сигрун с тревогой и болью посмотрела на него сквозь спутанную гриву разметавшихся по лицу волос. Она была такая ранимая… Малейший намек на критику, который большинство людей просто не заметили бы, мог принять в ее глазах невероятные пропорции. О чем он только думал…

Трёстюр торопливо дал задний ход.

– Ну да ладно. Они, наверное, уже уходят. Сколько ж можно болтаться в такую погоду…

Сигрун чуточку расслабилась. К несчастью для них, пара подготовилась к ненастью гораздо лучше, чем они сами: женщина была в длинном, сияющем, с металлическим отливом и кожаным воротником, пуховике, мужчина – в куртке, не столь яркой, но теплой. Чтоб им… В таком прикиде можно при желании лечь прямо на надгробье, уснуть и даже не замерзнуть. А вот он, если б такое попробовал, подох бы от холода и превратился бы в собственное надгробье. От этой беспечной, мимолетной мысли его почему-то бросило в озноб. Эффект кладбища? В двадцать четыре года смерть кажется чем-то далеким и нереальным, но сейчас нарисованная воображением картина – могильный камень с его именем – выбила Трёстюра из колеи.

Картина эта показалась еще более гнетущей, когда он осознал, что на его могилу никто, кроме сестры, не придет. У матери времени на посещение не найдется. На работе она выматывалась полностью и, приходя домой, уходила обычно в свою комнату и запиралась. Никаких перемен в этом отношении в ближайшее время не намечалось. Трёстюр давно махнул на нее рукой – в отличие от Сигрун. Сестра любила мать, как и подобает дочери, а вот он так и не смог ее простить. Сигрун доказывала, что прощать нечего. По ее мнению, их мать не могла поступить иначе. Она стала жертвой обстоятельств. У Трёстюра жертвы вроде нее никакого сочувствия не вызывали: сострадания заслуживают жертвы настоящие, такие, как они с сестрой.

Он не испытывал к ней ненависти, но и любви тоже. Многие годы в нем жила только злость, но с течением лет, по мере того как страшное прошлое уходило дальше и дальше, он все чаще замечал, что жалеет ее. Дальше Трёстюр не двинулся, на более теплые чувства его не хватило.

Не жалеть мать, зная, в какое дерьмо превратилась ее жизнь, было невозможно. Не имело значения даже то, что теперешнее несчастное существование выбрала она сама. Предпочла изолировать себя и всецело отдаться работе в безуспешной попытке искупить вину за то, что невозможно исправить. Ей не хватило духа совершить самосожжение, сделать харакири или высечь себя плетью, как делают люди в иных культурах. Она взяла другую епитимью – стала живым придверным ковриком. И потянула с собой сына и дочь. Возможно, думала, что жертвует собой ради них и таким вот способом рассчитывается по долгам… Ошибаться сильнее было невозможно.

Опять захотелось курить. Что ж это за жизнь… Да и не жизнь – существование, жалкое и беспросветное. У всех есть какая-то стабильность, какой-то якорь, что-то, дающее уверенность. У всех, только не у них с Сигрун. После того, как их так называемый родитель отправился куда положено, они пять лет подряд переезжали с одного места на другое. И каждый раз, когда люди узнавали, кто они, приходилось снова собирать пожитки и выкатываться. Как только на работе у матери начинали шептаться за ее спиной, она переходила на другую работу, где платили еще меньше.