Ирса Сигурдардоттир - Расплата

Ветер вдруг стих, и до того места, где укрывались брат и сестра, долетели сухие слова прощания. Трёстюр выглянул из-за угла и увидел, как двое коротко, не глядя друг на друга, пожали руки. Потом они разошлись, сели по машинам и разъехались. На выезде машины сбавили ход, мигнули задними огнями, повернули вправо и исчезли. Теперь Трёстюр мог двинуться, и от этого ему даже стало немного теплее.

– Уехали. Идем.

Прежде чем выйти из убежища, Сигрун сама все проверила и, пока они шли к кладбищу, постоянно оглядывалась, словно опасаясь, что пара может вернуться. А вдруг они забыли что-то возле могилы? Трёстюр промолчал, хотя ее нервное поведение всегда его раздражало. Ну почему она так себя ведет? Но он знал, что критиковать ее бессмысленно, что она только еще больше разнервничается.

Дорогу они могли найти с закрытыми глазами, потому что ходили по одной и той же тропинке последние одиннадцать лет: в первый раз – через год после смерти девочки, а потом – ежегодно в день ее рождения. Как незваные гости. Сегодня, будь она жива, ей исполнилось бы двадцать.

По пути сюда это число встало вдруг у Сигрун перед глазами, и она, резко повернувшись, произнесла его вслух. Произнесла громче, чем обычно, так что единственная, кроме них, пассажирка автобуса оглянулась и удивленно посмотрела на нее. Сигрун покраснела от смущения и, подождав, пока старушка отвернется, объяснила, в чем дело. Если б она вспомнила об этой дате раньше, то купила бы букетик подороже. Сигрун даже попыталась вернуться и купить другие цветы, но Трёстюр, уже успевший оценить тепло автобуса, сумел отговорить ее, и в результате они прибыли к кладбищу одновременно с родителями девочки, и он едва не умер от переохлаждения. Трёстюр напомнил, что они уже потратились на цветы и автобусные билеты и суетиться из-за воображаемого дня рождения кого-то, кто уже умер, бессмысленно. Возможно, поэтому Сигрун так нервничала теперь, хотя угадать, что именно творится у нее в голове, всегда было трудно.

Остановившись у изножья могилы, она опустила глаза и некоторое время ничего не говорила. Потом подняла голову и положила цветы, маленький и скромный букетик, рядом с двумя огромными букетами, прислоненными к надгробному камню.

Трёстюр невольно отвернулся: увядшие цветочки в какой-то степени символизировали его и Сигрун.

В отличие от сестры, он не следовал какой-либо одной, утвердившейся процедуре во время этих ежегодных визитов, но прохаживался между могил, читал надписи на ближайших надгробиях, выкуривал сигарету или просто топтал снег – в общем, занимал себя как мог, пока сестра медитировала, или что там еще она делала.

В этот раз Трёстюр остановился чуть в стороне от могилы, молчаливый, как и Сигрун, думая о том, как им не повезло, как все их подводили. Как поведет себя сестра, узнав, что их отец вышел из тюрьмы. Как преподнести новость, чтобы она не услышала об этом на работе или не наткнулась на ублюдка на улице. Как сделать так, чтобы он не вторгся в их жизнь. Эти размышления, пройдя целый круг, вернули его к выводу, сделанному им давным-давно: никто и никогда им не поможет. Защищать сестру – его долг. И он ее не подведет.

Подземная парковка пустовала, хотя утром свободными оставались только несколько мест – не самых, конечно, удобных. Кольбейну, опаздывавшему на работу из-за «пробок» на дороге из Хапнарфьёрдюра, ничего не оставалось, как только припарковаться возле колонны. Исполнение этого маневра требовало исключительного водительского мастерства, которым он овладел после покупки дорогого автомобиля. Будь погода лучше, Кольбейн оставил бы машину снаружи; необходимость загонять свою гордость и красу в такое тесное место вызывало у него некоторое беспокойство. Большинство других пользователей подземной стоянки приезжали на старых развалинах, и небольшая царапина не была для них вопросом жизни и смерти. Мысль об этом сводила с ума, хотя он уже перестал списывать регистрационные номера припаркованных рядом машин, на случай если в конце дня обнаружится вмятина на крыле. Кольбейн делал так до тех пор, пока не заметил, как один из коллег, заставший его за этим, посматривает на него искоса. Позднее тот же коллега с ухмылкой пересказал эпизод собравшимся у кофемашины приятелям. Допустить, чтобы над ним потешались, Кольбейн не мог. Это было даже хуже, чем царапина на его новенькой машине.

Эхо шагов почти совпадало со стуком капель из идущей под потолком трубы. В тишине они звучали особенно громко. Кольбейн проходил мимо сенсоров, и те один за другим включали потолочные лампы. Он мог бы поклясться, что еще утром работающих ламп было больше.