Виктор Гавура - Час цветения папоротников

Вначале он испытал какое-то освобождающее равнодушие ко всему убожеству своей серой жизни, а ее скоротечная конечность, представилась ему лишь кажущейся пред незыблемым постоянством мира. Неведомое ему ранее блаженное состояние сопричастности с жизнью природы, которое не известно жителю большого города, охватило его, и он впервые открыл красоту человека в самом себе. Что-то волнующе новое, незнакомое проснулось в нем, и он увидел мир как единое и неделимое, и себя в этом огромном мире по образу и подобию божьему.

Его необычайно взволновало это неизведанное чувство, которое он испытал впервые. Это было истинное открытие, из тех, что потрясают человека и будят в нем мысль: «Если ко мне это пришло впервые то, сколько же всего прошло в жизни мимо меня?» Вглядываясь в этот несказанно великий вселенский простор, исполненный такого всеобъемлющего мира и тишины, Сергею удалось, наконец, сформулировать свою мысль вслух:

‒ Ёб вашу мать! ‒ с чувством произнес он.

Ночную тишину прорезал крик петуха, раздавшийся откуда-то сверху, со стороны, где располагался Печерский монастырь. Этот крик, столь необычный в городе и в ночи, прозвучал и замер в тишине. Прошло несколько мгновений и мельтешение фар внизу, рев и сигналы машин стали назойливо напоминать, что пора возвращаться на круги своя. Луну закрыли набежавшие облака, и все вокруг погрузилось во мглу.

Сергей, мгновенье назад ощутивший небывалый подъем духа и сил, с безнадежностью почувствовал всю тяжесть тьмы, сделавшейся по всей земле. В нее, как в черный омут, канул, увиденный им только что мир добра и справедливости. Один лишь шум не утихал, а стал даже как будто громче. Сергею невольно подумалось, какая под землей тишина и покой, быть может, там и нашли свой рай подземные затворники?

Спать!

Приказывал себе Сергей. Но, как он ни старался себя заставить, заснуть не мог. После всех переживаний их подземного путешествия, и нахлынувших мыслей, ему никак не удавалось заснуть. Тогда он решил припомнить подробности их спуска под землю, чтобы в хронологическом порядке восстановить все этапы их экспедиции, но и это у него не получилось. Запавшие в память впечатления, одно ярче и удивительнее другого, всплывали и клубились в сознании обрывками, без связи и последовательности, запутываясь в сумбурный клубок.

В темном окне показалась луна и у Сергея впервые в жизни она вызвала страх. Вернее, не сама луна, а странные тени, лежащие на ней. Эти тревожные черные знаки предзнаменовали что-то ужасное. Он гнал от себя эти упадочные мысли о возможной и непоправимой беде, обзывая их плодом воспаленного воображения. Они обижались, но далеко не уходили. От призрачного лунного света некуда было спрятаться, он томил его всю ночь.

Время тянулось и тянулось, растягиваясь бесконечно длинной резиной. Где-то по соседству выла собака. На сердце было тяжело. Под зажмуренными веками, как на ускоренном просмотре, возникали и проносились бессвязные пестрые виденья, им не было конца. Под утро он погрузился в какое-то тягостное забытье и барахтался в нем, как в тине болота. Он не бодрствовал и не спал, а пребывал в каком-то тяжелом, довлеющем над ним полусне. И наконец, к нему пришел сон, беспокойный и болезненный, очень близкий к реальности. И Сергей окунулся в его темную пучину.

Ему снилось, что Он жил в каком-то небольшом металлическом вагончике, одиноко стоящем в окружении брошенной и ржавеющей под открытым небом тяжелой техники: бульдозеров, грейдеров, прицепов и асфальтовых катков. Такие вагончики на колесах используют строители, как передвижные бытовки.

Если бы кому-то вздумалось заглянуть снаружи сквозь зарешеченное окно внутрь бытовки, он бы увидел ветхий письменный стол в ожогах от окурков, рядом с ним заляпанный краской табурет и длинную скамью из струганной доски у стены, над которой на гвоздях висели брезентовые спецовки. В углу стояло ржавое ведро, около него на затоптанном полу валялся истертый до непригодности веник. Больше в бытовке ничего не было, все это хорошо было видно через окно.

Но так ли это было, проверить никто не мог, потому что войти в бытовку мог только Он. Когда Он входил в бытовку и затворял за собою дверь, у него возникало ощущение упругого сопротивления. Возникшее внезапно, оно так же быстро исчезало, это означало, что его мир Его узнал и принял, и Он попадал не в узкое, ограниченное ржавыми металлическими стенами пространство со столом, табуреткой и скамьей у стены, а в другое измерение.