Джон Вердон - Питер Пэн должен умереть

– На самом-то деле, – с видимым удовольствием добавил Хардвик, – скорее, один хищный стервятник по имени Алисса и один безмозглый стервятник-идиот по имени Мак Мудак.

Эсти несколько долгих секунд смотрела на него с болезненной нежностью, точно на милого, но невыносимого ребенка, а потом снова взяла его за руку и стиснула ее.

– Пойду, пожалуй. Давно пора перехватывать и перенаправлять транспорт – всех этих идиотов, что ломятся с трассы на ярмарку.

– Перестреляй ублюдков, – с жаром посоветовал Хардвик.

После ее ухода разговор плавно съехал на теории о чувстве вины и стремлении к саморазрушению – темы, которые, судя по всему, нагоняли на Хардвика сон.

Вспомнив курс психологии, который он посещал в колледже, Кайл рассказал про фрейдовскую теорию о несчастных случаях: они все вовсе не «случайны», а отвечают некоторой цели – предназначены предотвратить какое-либо действие, вызывающее внутренний конфликт, или же покарать за него.

– Я вот думаю, может, то, что Карл споткнулся прямо перед братом, как раз чем-то таким и объясняется?

Развивать эту тему никому не захотелось.

Тогда Кайл завел речь о карме – словно ему отчаянно требовалось встроить весь хаос произошедшего хоть в какую-нибудь упорядочивающую структуру.

– И ведь не один Карл расплатился за то, что натворил. Ну вы только подумайте. С Паникосом то же самое – его придавило колесом обозрения, которое он сам же и взорвал. А с Клемпером что случилось, когда он явился по папину душу! Даже Лекс Бинчер – он ведь как с цепи сорвался на «РАМ-ТВ», пытался присвоить себе лавры за все расследование – это его и погубило. Ей-ей, так и кажется, что карма и впрямь существует!

Голос у него был такой взволнованный, возбужденный, искренний – и такой юный, ни дать ни взять загоревшийся новой идеей подросток, – что Гурни вдруг захотелось его обнять. Однако он не привык поддаваться спонтанным побуждениям, особенно на людях.

Скоро в палату пришли две медсестры, чтобы забрать Хардвика на рентген для каких-то дополнительных обследований. Когда его устраивали на каталке, он повернулся к Гурни:

– Спасибо, Дэйви. Я… думаю, ты мне жизнь спас… так быстро сюда довез.

Он произнес это без тени иронии – явление почти неслыханное.

– Ну… – промямлил Гурни, которому всегда делалось неловко, когда его благодарили, – у тебя резвая тачка.

Хардвик издал короткий смешок, оборвавшийся вскриком от боли, и его увезли.

Мадлен, Кайл и Гурни остались в палате около опустевшей постели. Все уже падали с ног от усталости. Говорить было не о чем.

Молчание нарушил звонок телефона – как оказалось, Кайла. Он бросил взгляд на экран.

– Боже, – произнес он, ни к кому конкретно не обращаясь, а потом посмотрел на отца. – Это Ким. Я же обещал ей позвонить, но во всем этом… – И прибавил после короткого колебания: – Надо с ней поговорить.

Он вышел в коридор и, негромко разговаривая, отошел подальше, чтобы его не было видно и слышно.

Мадлен смотрела на Гурни. Взгляд ее был полон неимоверного облегчения и неимоверной усталости – как и ее голос.

– Ты все это преодолел, – сказала она. И прибавила: – А это главное.

– Да.

– И все разгадал. В который раз.

– Да. По крайней мере, мне так кажется.

– О, даже не сомневайся.

На лице ее играла нежная загадочная улыбка.

Наступило молчание.

Помимо волны эмоционального и физического истощения Гурни ощутил, что у него все тело болит и ломит, и не без удивления понял, что это результат грубых манипуляций двух полицейских, которые оттаскивали его, когда он пытался выбить телефон из рук Паникоса.

На него вдруг накатила такая усталость, что он не мог ни думать, ни даже держаться на ногах.

Стоя там, в больничной палате, Гурни на миг прикрывает глаза. И видит Питера Пэна – тот застыл спиной к нему, весь в черном. А потом начинает поворачиваться. Ядовито-желтое лицо, кроваво-алая улыбка. Поворачивается, поворачивается, поднимая руки, точно крылья хищной птицы.

Но глаза на этом желтом лице – глаза Карла Спалтера. Полные ужаса, ненависти и отчаяния. Глаза человека, жалеющего, что родился на свет.

Гурни отгоняет прочь это видение, старается перевести взгляд на Мадлен.

Та предлагает ему лечь на кровать. Предлагает помассировать шею, плечи и спину.

Он соглашается и скоро уже качается на волнах полузабытья, ощущая лишь теплое и нежное касание ее рук.

Слыша лишь ее голос, ласковый и успокаивающий.

Где-то между сном и усталостью расположена область полнейшей отрешенности, простоты и ясности – область, где он часто обретал безмятежность, какой не знал больше нигде. Ему казалось, это нечто вроде «прихода» у героинщика – прилив чистейшего, безмятежнейшего покоя.