Игорь Крутов: Мясник

Ни единого.

Втроем они навалились на него, образовав рычащий, орущий, перекатывающийся клубок тел. Какая-то сила подняла с пола Таню. Как сомнамбула она подошла к оружию, которое кучей валялось тут же, рядом, подняла отцовский пистолет, сжала его в обеих руках и закричала срывающимся голосом:

— Стоять!!! — и выстрелила вверх.

Никите к тому моменту уже удалось схватить Хлынова за волосы и задрать его голову кверху. Сзади руки маньяка крепко держал в надежном захвате Безруков. Акимов сидел рядом и тяжело, прерывисто дышал.

— Папа, — сказала Таня, не сводя глаз с Хлынова. — Отойди. Я его сейчас убью.

Никита вопросительно посмотрел на Семена: держишь? Тот кивнул.

Никита отпустил голову Хлынова и подошел к дочери.

— Отойди, папа, — как заведенная повторяла Таня, зачарованно глядя на Хлынова. — Пожалуйста, отойди.

Никита подошел к ней, мягко забрал из ее рук пистолет и со всего размаха дал пощечину. Таня тут же заплакала, громко, в голос и, не обидевшись, припала к плечу Никиты. Он гладил ее по волосам и повторял:

— Все будет хорошо, дочка. Все будет хорошо. Теперь все будет хорошо.

— Молодец, Танюха, — произнесла Чума, и все посмотрели на нее. — Может, и меня освободите? — сказала она.

Акимов встал с пола и медленно собрал валявшееся на полу оружие. Пистолет Хлынова, отлетевший в борьбе, он положил в карман, а свой направил на маньяка.

— Все кончено, Хлынов, — сказал он веско.

А потом подошел к Веронике, задумчиво посмотрел на нее и сказал:

— А это мы еще подумаем, освобождать тебя или нет. Может, тебе здесь больше понравится, чем в тюрьме. Освободи, дядя, — попросила его Чума. Акимов кивнул и стал освобождать ее от оков.

Тем временем Никита снова подошел к Хлынову и со всего размаха ударил его пистолетом по лицу. Тот упал и потерял сознание.

— Нехорошо арестованных бить, — равнодушно заметил Акимов, мельком взглянув на упавшего.

— Он не арестован, — зло проговорил Никита. — Его нельзя арестовывать. Приказа-то нет.

На поясе Семена зазвучал зуммер пейджера. Прочитав информацию, Безруков весело посмотрел на Никиту и сказал:

— Уже арестован. Приказ поступил только что.

— Поздравляю, — сказал ему Никита. — С опережением графика работаешь.

Никто из потерпевших никогда Татьяну не видел. По совету Акимова Никита тут же увез дочь в Горек, спасая от уголовного преследования. Там, далеко от Москвы, они надеялись пересидеть все события и укрыться от закона. В конце концов им это удалось. Никто никогда так и не узнал, что Татьяна Никитична Котова в возрасте пятнадцати лет принимала участие в четырех вооруженных ограблениях.

Тогда же, на даче у Хлынова, друзья отпустили и Веронику. Акимов сказал, что не ведет это дело, Семен — что он вообще из другой конторы, а Никита и вовсе плевать хотел на проблемы уголовного розыска. Чуму отпустили, наказав на прощание, чтобы вела себя впредь тише воды ниже травы, поскольку подельники ее выгораживают.

На время Вероника оставила мысли о мести. Пусть пройдет еще какое-то время, решила она. Это никуда от меня не уйдет. А если уйдет, подумала она с неожиданным для нее смирением, — значит, Бог того захотел. Но если когда-нибудь этот человек встретится у меня на дороге, хотя бы один только раз, значит, Бог послал мне эту сволочь, чтобы я вспомнила и отомстила. А пока — подождем.

Она приехала в Барыбино, на свою долю купила мебель, все нужное ей по хозяйству добро и стала ждать Генкиного возращения. Таня отказалась от своей «доли», и поэтому Вероника разделила деньги подруги на три части — одну взяла себе, а две оставшиеся положила в тайник, к деньгам Генки и Андрея. Вернутся — получат.

В Горек Татьяна вернулась притихшей, подавленной. Людмила старалась не огорчать ее, опасаясь, что отношения с падчерицей, которая, по словам мужа, пережила очень многое, могут снова осложниться. Таня молчала несколько недель, словно воды в рот набрала. Котов с женой начинали уже волноваться, когда вдруг как то утром, за завтраком, Таня впервые после долгой, затянувшейся паузы заговорила:

— Людмила, — сказала она мачехе. — Я должна вам кое-что сказать.

Людмила с тревогой посмотрела на Никиту.

— Я перед вами виновата, — сказала Таня Людмиле. — Простите меня, пожалуйста.

— Ну что ты, девочка, — пробормотала в смущении Людмила, но Таня подняла ладонь, как бы говоря, что она еще не все сказала.

— Простите, — повторила она. — Называть вас мамой я не смогу, но обещаю любить вас и уважать так же, как любит и уважает вас мой отец. Всегда.