Алексей Жарков - Избранные. Вирд

– А честность в том, – продолжил чекист, словно прочел его мысли, – что она останется жива. Пусть не с тобой, но все-таки жива. Разве не это для тебя главное?

Это, хотел сказать он. Это. Она. И еще маленькая, со смешными косичками девочка, характером вся в отца, такая же красивая, как мать… Девочка, которая несколько минут – целую вечность – назад во все глаза смотрел на него сквозь все то же окно со свечой, стоя в дверях кабинета с книжными полками до потолка и лампой с зеленым абажуром на массивном письменном столе. За ее спиной виднелась украшенная к зимним праздникам гостиная, в центре которой тянулась к потолку лесная красавица-ель в огоньках электрических гирлянд и зеркальном блеске пузатых шаров из тончайшего стекла. Надо же, сколь многое способен заметить человеческий мозг за мимолетную встречу, в очередной раз удивился он.

– Судя по тому, что было у тебя в мешке, который ты вынес с территории комбината, что уже само по себе является делом уголовно наказуемым со сроками исполнения приговора от пяти до десяти лет, дела у твоей благоверной идут не слишком хорошо, верно? Мясо-сырец, фрагменты трубопроводов, контуры охлаждения… Тебе приходится кормить ее белковой пищей и держать в холоде, чтобы приостановить распад? А охладитель постоянно ломается, вот ты и устроился на комбинат по кустарно сделанному аусвайсу, чтобы иметь доступ к жрачке и запасным деталям. Нам тут же пошел сигнал-звоночек о скрывающем свою личность работнике, и все заверте…

Он промолчал.

– Значит, все так… Ведь ты понимаешь, что без тебя рядом она погибнет в течение полусуток? Неужели не хочешь продлить ее… жизнь, да, назовем это так, потому что другого слова даже для такого вот безобразия, как это ваше существование, противное и богу, и партии, в родной речи нет! Разве она не заслуживает того, чтобы еще раз встретиться с дочерью прежде…

– А многие из них согласились? – спросил он, зная, что его собеседник читает по губам; все они умели; такими их создали.

Тот усмехнулся и отвел глаза.

Потом они разрезали его тело на много небольших фрагментов, каждый из которых был тщательно исследован на предмет наличия потайных подкожных карманов; была вскрыта каждая герметичная полость и расколота каждая крупная кость. Когда все кончилось, край неба заметно порозовел, и последние звезды спешили укрыться за понабежавшими вислобрюхими тучами. Пробросило снегом. Снежные хлопья укрыли груду ветвей толстым ковром, и сжечь все чекисты решили уже по весне. К тому времени придется навозить сюда еще стволов и веток, поскольку зима обещает быть урожайной. Как-никак, третий статист за неделю.

Голову с полуприкрытыми неживыми глазами водрузили рядом с тремя десятками таких же, расставленных по краю яра. В стылых бельмах меж век отражались снег, лед и восходящее солнце. Когда машина с церберами ушла, голова медленно-медленно моргнула.

Где-то далеко, запертая в холоде, тишине и темноте, бледная хрупкая женщина сосредоточенно объедала плоть с фаланг пальцев, тщетно надеясь выжить.

2. Колбаса

Он пришел в себя сразу, рывком, и так же – рывком! не медля! – попытался собраться воедино. Это оказалось непросто – спустя несколько мгновений чудовищного, экзистенциального ощущения собственного несовершенства и внутренней разобщенности он понял, что и в самом деле не является сейчас единым целым. Мрак, ритмично рассекаемый под ровный перестук клинками мертвенно-белого света ртутных ламп, пах сосновой стружкой. Щекой он чувствовал уколы мелких щепок. В носу свербело от смолистого запаха древесной пыли.

Ящик, понял он. Я в ящике. Спеленали, чтобы не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, плотно упакован и на совесть заколочен. Тела не чувствую, поскольку затек… Впрочем нет, чувствую – но будто через вату, словно конечности отделены от головы и туловища немыслимыми расстояниями и находятся в неимоверно далекой дали. Он попробовал пошевелить рукой и услышал, как что-то скребется в дощатую стенку ящика совсем рядом.

Но это был другой ящик. Ящик, в котором нечто шевелилось в такт его мысленным приказам собственной руке, отделялся от того, в котором он обнаружил себя, как минимум еще одним ящиком, который венчал свою стопку в длинном и высоком штабеле. Штабель выстроился вдоль стены, по которой в такт проносящимся мимо фонарям бежали снова и снова квадраты света от узеньких окон на противоположной стороне длинного узкого помещения, пол и стены которого ходили ходуном под чертовски знакомый перестук железных колес.