Дмитрий Видинеев - Занавес упал

Открыла глаза. Желание спрятаться исчезло. Дарья подошла к окну, отдернула занавески и выкрикнула в ветреную ночь:

— Да пошла ты!

Небо вдалеке озарила вспышка молнии, а через секунду капли дождя забарабанили по металлическому карнизу. Загрохотал гром.

— Ну, давай, гадина! — орала Дарья, вцепившись в край подоконника. — Сделай все еще хуже, чем сейчас! Думаешь, я боюсь? Да плевать я на тебя хотела!

Она подалась вперед и плюнула в дождь, после чего разразилась смехом, в котором веселья не было ни капли. Смех — вызов, смех — оружие.

Молния ударила в землю неподалеку от особняка, струи дождя на мгновение стали цвета расплавленного серебра. Дарья с демонической улыбкой на устах отошла от окна, бросила взгляд на монитор компьютера и решила, что кофе подождет, сейчас ей невыносимо хотелось выплеснуть злость, которая буквально раздирала душу на части. Можно, конечно, хоть до утра кричать в окно на Грозу, но лучше оторваться на Викторе и Свине.

В подвал она спустилась с травматическим пистолетом и двумя обоймами к нему и сразу же, не колеблясь, без предисловий, выстрелила четыре раза в Свина и четыре в Виктора, целясь в живот и ноги. Отдача была неожиданно сильной, заныли запястья. К вони испражнений и пота добавился запах пороха.

Свин пронзительно визжал, метался на цепи, размахивал руками, словно намереваясь слепо отбить следующую пулю. Виктор вскочил на ноги, прижимая ладонь к раненому бедру, оскалился. Его запавшие глаза яростно сверкали.

— Ну что, сука рыжая, это все, на что твоей убогой фантазии хватает?! Давай, пальни еще раз, повесели меня! Мне понравилось, давай! — Он вскинул руки, выпятил грудь, мол, стреляй, смотри какая отличная мишень. — Попадешь мне в бошку с трех раз, а?! Спорю на второе ухо — промажешь, сука драная!

Свин, всхлипывая и подвывая, свернулся калачиком на подстилке, прикрыл ладонями голову. Дарья испытывала восторг. Она ощущала себя той самой грозной Снежной королевой из зазеркалья. И даже показная храбрость Виктора сейчас не уязвляла — пускай храбрится, пускай корчит из себя крутого — так даже интересней. Стена его гордости, без сомнения, давно уже покрылась трещинами.

Ну а теперь — вторая обойма!

— В бошку стреляй, в бошку! — хрипел Виктор. — Лучше целься, не промахнись!

В голову она стрелять не собиралась. Сменила обойму, прицелилась Виктору в живот и нажала на спусковой крючок. Пуля попала в область печени. Виктор охнул, согнулся от боли, но тут же взял себя в руки, выпрямился, уголки его губ дрогнули, не сразу, напряженно и криво, но губы все же сложились в нечто похожее на улыбку.

— Как же, мать твою, весело! — выдохнул он, пошатываясь. — А я уж думал, от скуки тут сдохну. Умеешь ты, рыжая, развлечь… умеешь…

Следующая пуля попала ему в солнечное сплетение. Несколько секунд улыбка сохранялась на его лице, но затем ноги подкосились, и Виктор рухнул на подстилку, потеряв сознание.

У Дарьи екнуло сердце: не перегнула ли палку? Не убила ли? Но нет, зверь дышал. Живой.

Свин забормотал, все еще прикрывая руками голову:

— Пастух что-нибудь придумает… Он хороший… он накажет рыжую гадину. Нарисует крест и накажет… А меня накормит. Я буду есть мясо, мясо, мясо! И хлеб. И конфеты. И пирожные. Пастух спасет меня…

— Кто такой Пастух?! — громко спросила Дарья. — Говори, живо, или оставшиеся пули достанутся тебе!

Свин зажал ладонями рот и замотал головой, но Дарья твердо решила добиться от него ответа. Она чувствовала: это важно — будто бы обнаружила потайную дверь, за которой, возможно, находятся сокровища. Он все расскажет, все!

— Кто такой Пастух?! — повторила она нетерпеливо.

Свин хранил молчание. Дарья выстрелила, целясь ему в ногу. Промахнулась. Еще выстрел — пуля угодила в голень. Свин взвыл, скорчился от боли.

— Рассказывай, урод, кто такой Пастух! — закричала Дарья.

То, что он не желал говорить, только усилило ее уверенность, что этот допрос стоит потраченных нервов. Она решила кнут сменить на пряник:

— Я дам тебе курицу, если скажешь. Обещаю.

Свин задрал голову и заорал, вытаращив полные боли глаза. Он орал и орал, брызжа слюной, пока силы не иссякли и крик не сменился сиплым хрипом. А потом он вдруг застыл — зрачки сузились, лицо побледнело, — после чего с напряжением повернул голову, уставился на Дарью и заговорил:

— У четырех черепашек четыре черепашонка… А и Б сидели на трубе… Кто остался?.. Кто остался? — Голос был совершенно безжизненный, механический. — Кто остался? У четырех черепашек четыре черепашонка…