Дмитрий Видинеев - Занавес упал

Мимо проскользнули его ребята, в комнате началась сумасшедшая игра «Загони зверя в угол». Зверь рычал, швырял в загонщиков все, что под лапу подворачивалось. Один из парней бросился на него, намереваясь сбить с ног, но он с поразительной ловкостью увернулся, перескочил через кровать, схватил лампу со стола и обрушил ее на голову второго загонщика. Лучи фонариков резали темноту на части, скользили по стенам, потолку.

Константин резко выдохнул и, скривившись от боли, устремился в комнату — он не собирался быть не у дел. Выкрикнул, пытаясь сориентироваться:

— Не убейте его, слышите?!

Зверь сорвал с кровати покрывало, набросил его на одного из парней, после чего кинулся к окну, но на подоконник вскочить не успел — Константин был уже тут как тут. Хлестко, ребром ладони, он ударил его по горлу и сразу же — кулаком под дых, еще раз и еще, пока зверь не обмяк и не рухнул на пол.

— Прыткий урод! — процедил Константин, еле сдерживаясь, чтобы не продолжить избиение.

Он направил на него фонарик: ублюдок скалился, хрипел — ну чисто волк. Матерый. Если бы Константин не знал, в чем его вина, то испытал бы к нему уважение.

Укол снотворного — и первая часть операции «Захват мразей» завершилась.

— Если кому расскажете, что он мне по яйцам вдарил, можете другую работу искать, — мрачно предупредил парней Константин.

Те дружно сделали удивленные лица: кто вдарил? Мы ничего не видели, ничего не знаем.

Бесчувственных братьев Агафоновых вытащили во двор. Предстояла вторая часть операции — поскорее смотаться из деревни. Откуда-то доносились возбужденные голоса и лай собак. Как Константин и опасался, ночной визит команды захвата не остался незамеченным. Ну еще бы, столько шума наделали, а главное, время потеряли. Профессионалы недоделанные. Таким только дворниками работать! К «таким» Константин, конечно же, причислял и себя. Себя — в первую очередь.

Вынесли братьев со двора. В нескольких домах горел свет, по улице, приближаясь, шел мужчина в семейных трусах.

— Эй! — выкрикнул он. — Вы кто такие?!

Из-за забора дома напротив отозвался писклявый женский голос:

— Бандюганы это! Агафошек грабют!

Еще в нескольких домах загорелся свет, но к этому времени внедорожники уже отъезжали от двора братьев Агафоновых.

Операция закончилась.

Пастух проснулся, выпучил совиные глаза и заорал, хлопая ладонями по кровати. Прибежала сиделка, включила свет, крик старика сменился тихим плачем.

С болью во взгляде он уставился на большую, заключенную в резную деревянную рамку, фотографию на стене. Черно-белый снимок был сделан давным-давно. Осень восемьдесят восьмого. За год до этого Пастух потерял сына: паренек учился в Москве в строительном техникуме, проживал в общежитии. Как сообщили очевидцы, его после дискотеки забили до смерти типы кавказской наружности. В ту ночь Пастух вот так же, как сейчас, проснулся и закричал — почувствовал, что с сыном случилась беда. О его смерти он узнал утром.

Спустя полгода Пастух приютил у себя двух мальчишек, у которых повесилась мать. Боль после потери сына немного улеглась. На фотографии был изображен он сам — крепкий, подтянутый, — а рядом стояли двенадцатилетний Витя и восьмилетний Сема. Оба широко улыбались. В тот год Пастух дал себе зарок воспитать их сильными людьми, умеющими постоять за себя, чтобы какой-нибудь тип кавказской наружности сто раз подумал, прежде чем бросить на них косой взгляд.

В полной мере воспитать таким получилось только Виктора, Семен же был хоть и задиристым, но частенько прятался за спиной брата.

Как и в ту ночь, когда погиб сын, Пастух сейчас чувствовал неладное: с братьями беда! Живы ли? Если мертвы, то ему хотелось отойти в мир иной раньше, чем кто-то принесет весть об их смерти. Полтора месяца назад он уже потерял приемную дочь. Быть может, это какое-то проклятие — терять детей?!

Он закарябал скрюченными пальцами по простыне и взмолился, с трудом выговаривая слова:

— Гр… Гроза, за… забери меня! За… бери! Я бо… больше… не… могу!

Дарья сидела на ступенях фасадной лестницы. Ждала, стараясь не думать о том времени, когда все было хорошо. От подобных воспоминаний становилось плохо, хотелось рыдать, само существование начинало казаться бессмысленным. И предстоящая месть тоже. Нет, лучше не думать о Полянкиных днях, не воскрешать в памяти образ смеющейся Киры. Все это слабость, а сейчас непозволительно быть слабой. По этой причине несколько часов назад Дарья собрала все фотографии с изображением дочки и, чувствуя угрызения совести и непрерывно прося прощение, запрятала их в шкаф. Не время травить душу, не время.