Жан-Патрик Маншетт - Троих надо убрать

Алонсо сёл за письменный стол в кабинете. Бульдожка Элизабет легла на ковер рядом с ним. В течение часа Алонсо писал "Паркером" свои мемуары.

"Следует положить конец насилию, – писал он. – Лучший способ справиться с ним – покарать индивидуумов, занимающихся этим, к какому бы классу общества они ни принадлежали. Как правило, они немногочисленны. Поэтому в Принципе представительная демократия всегда казалась мне наилучшей формой правления. К сожалению, свободные страны не могут жить согласно своим принципам, поскольку подрывные коммунистические элементы внедряются в их организм и производят негативное действие, подобное действию гнойного нарыва".

Он встал и снова обошел дом, закрывая повсюду ставни. Темнело. Было двадцать пятнадцать. "Шарп" играл Грига, которого было слышно по всему дому, потом сменил пластинку, и зазвучал Лист. Алонсо поднялся на второй этаж с толстым томом Клаузевица, наполнил ванну, разделся и лег в горячую воду, постанывая то ли от неудобства, то ли от удовольствия. "Кольт" он положил на крышку унитаза рядом. В двадцать двадцать две завыла мощная сирена "линкс-аларм", установленная на чердаке: Жерфо и Гассовиц взломали ворота у входа в поместье.

Перепугавшись, Алонсо уронил книгу в горячую воду, выскочил из ванны, подняв фонтан брызг, и схватил свой "кольт". Его пальцы соскользнули, он уронил оружие на пол и встал на колени, чтобы поднять его. В заброшенном саду перед домом Жерфо и Гассовиц на мгновение замерли, ошеломленные завываниями сирены, которую можно было слышать за километр отсюда. Дом Алонсо стоял примерно в двухстах метрах от деревни. Жерфо зарычал и бросился вперед. В левой руке у него была "беретта", а в правой – домкрат, которым они взломали ворота. Гассовиц на секунду заколебался, потом догнал Жерфо. Он держал в руках второй домкрат и выключенный карманный фонарик. Еще не совсем стемнело, и можно было видеть без фонарика. Жерфо добежал до дома и начал взламывать домкратом ставень.

В ванной комнате на втором этаже Алонсо распрямился, сжимая в руке "кольт". Его глаза были выпучены, он дышал с трудом. По бледному толстому телу стекала вода. Он сделал несколько прерывистых и незаконченных движений, как будто собирался броситься к двери или в другом направлении. Недовольно поморщившись, он машинально вынул из ванной книгу и повернулся, ища место, куда ее положить. Сквозь непрекращающийся раздражающий вой сирены Алонсо уловил яростный лай Элизабет на первом этаже, хруст ломаемого дерева и звон разбитого стекла.

Жерфо взломал ставень на окне кабинета, без всяких предосторожностей подтянулся на подоконнике и ударами каблука разбил стекло. В комнате горел свет. Жерфо влез в окно и спрыгнул на письменный стол. На него набросилась бульдожка, пытавшаяся вцепиться ему в горло. Жерфо выстрелил из "беретты" ей в морду. Выстрел отбросил собаку к стене, на которой она оставила длинный кровавый след. Она покатилась по полу, вскочила на лапы и снова бросилась в атаку, страшно рыча. У нее была оторвана часть нижней челюсти, а то, что осталось, превратилось в кровавое месиво, но Элизабет вскочила на письменный стол и снова попыталась укусить Жерфо. В это время Гассовиц подтянулся на подоконнике. Жерфо выпустил три пули в тело собаки, потом ногой сбросил животное со стола к стене. Все еще живая, Элизабет корчилась в судорогах и пыталась подняться. Жерфо вырвало. Он спрыгнул со стола, блюя и разбрасывая листки тонкой бумаги, на которой Алонсо писал свои мемуары. Подбежав к собаке, он приставил ствол "беретты" к ее голове и лихорадочно нажал на спусковой крючок. У него кончились патроны. Собака сдохла, Вздрагивая от приступа тошноты, Жерфо вырвал из "беретты" пустой магазин, выхватил из кармана запасной, вставил его в рукоятку и передернул затвор.

– О-ля-ля, – проговорил Гассовиц, оглядывая бойню.

В комнату ворвался Алонсо – голый толстый человек, покрытый капельками воды, с "кольтом" в одной руке и мокрой книгой в другой. Он вскинул револьвер, но Жерфо оказался более быстрым и всадил пулю ему в живот. Голый человек сел на пол, привалившись к дверному косяку, выронил револьвер и книгу и, морщась, прижал обе руки к ране на животе.

– Я Жорж Жерфо, – сказал Жерфо. – А вы Алонсо Эдуардо Радамес Филип Эмериш-и-Эмериш?

– Нет, это не я, не я. Боже, как мне больно, – стонал Алонсо.

– Да, это он, – заверил Гассовиц.

– Что вы говорите? – спросил Жерфо Гассовица, плохо расслышав его из-за продолжавшей выть сирены и звуков музыки Листа.