Хорхе Молист - Наследие последнего тамплиера. Кольцо

— Именно он привел меня сюда.

— Кто? — глупо спросила я.

Я словно внезапно очнулась, не понимая, где нахожусь, подобно тому как это было со мной в доке. Только на этот раз чары были навеяны Ориолем, а не кольцом.

— Мой отец, Энрик, — ответил он.

Ориоль сидел на том же месте, очень близко, но чары исчезли. Он рассеял их с какой-то целью? Испугался поцелуя, к которому взывали наши взгляды? Не осмелился? Или он и в самом деле гомосексуалист, как о нем говорили? Я пробежала взглядом по всем четырем стенам, чтобы скрыть тревогу.

— Именно он рассказал мне эту историю. Если почитаешь газетные вырезки на стенах, то увидишь, что эти истории отличаются друг от друга, но для меня остается единственной и хорошей рассказанная Энриком.

— Расскажи мне ее.

— Кимет был человеком выдающимся, обладал харизмой, привлекал людей; здесь собирались его друзья и постоянные клиенты. Но сегодня никто ничего не говорит о его недостатках.

— О недостатках?

— Да, кроме рисования, болтовни, употребления спиртных напитков, бокса и курения, он ничем не занимался. Ну, кроме того что, напиваясь, бил Карме, которая однажды показала мне через стойку шрам. Посмотри, на этой фотографии они оба.

Я рассматривала черно-белую фотографию; на ней были изображены улыбающийся мужчина с зачесанными назад волосами и красивая женщина с копной волос в стиле пятидесятых годов и в безукоризненно белом переднике.

— Но почему она терпела это?

— Потому что любила его.

— Это не объяснение.

— Карме содержала Кимета в Париже и продолжала работать на него в Барселоне.

— Почему она мирилась с тем, что он бездельничал, а к тому же оскорблял ее?

— Потому что она любила его.

— Это ничего не оправдывало…

— Кимет был болен. И в один непогожий День умер. Не известно от чего — то ли от пьянства, то ли от цирроза, то ли от сифилиса. Именно тогда и родилась легенда об этом месте и о любви Карме.

— Почему?

— Карме сохранила все так, как было при жизни Кимета. Взгляни на бутылки, стоящие на полках.

— Они покрыты грязью.

— Стены не перекрашивали, музыка — все та же. И когда у Карме, стоявшей за стойкой в безукоризненно чистом накрахмаленном переднике, просили что-нибудь, кроме пастиса, у нее на лице появлялась сердитая мина и она что-то тихо бормотала. Когда входил посетитель, она улыбалась ему и, вытирая тряпкой стойку, спрашивала: «Что желаете? Пастиса?» Это была дань уважения памяти ее кумира. Мне же, поскольку я был еще ребенком, она позволяла пить прохладительные напитки. Вначале всем не хватало художника, поэтому один из его друзей из движения «Новая песня» посвятил ему песню, записанную на пластинку: «Кимет из бара „Пас-тис“, тебя мы больше не увидим…» и далее: «…но вот что непонятно: каждый раз сюда приходит все больше людей». Такова легенда о баре «Пастис» как о памятнике любви Карме к Кимету, любви, которая пережила художника с больной печенью. И Карме, много выстрадавшая из-за своей любви, всегда старалась поддерживать в баре приятную атмосферу и удаляла из него людей нежелательных. Когда в начале восьмидесятых годов она ушла на пенсию, «Пастис» остался популярным, а новые хозяева поддерживают прежний дух. — Ориоль отпил свой пастис и снова посмотрел на меня. На его губах появилась игривая улыбка. — А ты, Кристина, могла бы любить вот так же?

— Я верю в любовь.

— А своего жениха ты любишь так, как Карме любила Кимета?

Мне стало не по себе, когда Ориоль впутал в это и моего жениха. И я подумала, что честным ответом было бы «нет».

— По-моему, все это преувеличено.

— Я не был знаком с Киметом, но когда спрашивал о нем у Карме, она отвечала, что он был мастером. При этом ее взор погружался в прошлое, на губах играла улыбка, а в голосе слышался восторг. Сможешь ли ты так же ценить мужчину? Как совместить с твоей работой необходимость ухаживать за ним, когда он болен, и, сверх всего, терпеть дурное отношение к себе?

— Нет! — возмутилась я.

Ориоль улыбнулся. Ответ его явно удовлетворил.

— Вот видишь! Есть разные образы жизни. Есть разные проявления любви. Есть люди, готовые на все ради любимого. Есть такие, которые способны пожертвовать жизнью.

Я задумалась. Что Ориоль хотел этим сказать? Имел ли он в виду своего отца? Говорил ли о самом себе? Об обоих?

Выйдя из бара, мы направились в сторону Рамблас. Я опустила левую руку вниз, простодушно надеясь, что наши руки соприкоснутся, а то и соединятся так, как порой соединялись, когда мы еще детьми ходили по пляжу.