Инга Андрианова - По ту сторону

— Господи, как же ты мне надоел! — произнесла брезгливо, взяла у гардеробщика пальто и, не оглядываясь, вышла их ресторана.

В тот вечер я долго бродила одна: дышала сырым студеным воздухом, слушала шепот снежинок и ссоры дворовых собак. Снег под моими ногами поскрипывал жалобно, но не роптал. Город сочувственно гладил меня по плечу, трепал по волосам, сдувал печаль с обветренных ресниц, нашептывал истории из жизни горожан.

Домой вернулась поздно ночью. Вокруг стояла тишина. Дети спали в своих комнатах, Антон сидел пред экраном и нервно дергал пульт. Был он хмур и обижен и явно ждал покаянных речей. Похоже, он уже не помнил ни о своем предательстве, ни о больнице, ни об отвратительных девицах в ресторане. Его нисколько не смущали собственные похождения. В последнее время он легко находил оправдание любому из них и все чаще обвинял меня в неспособности прощать и нежелании видеть только хорошее. Желание видеть хорошее у меня имелось, но только не искать его в уродливых поступках. В отличие от Антона, меня мало заботило общественное мнение, надменное одобрение зажравшихся дельцов, которые ведут себя как отморозки и с легкостью позорят своих жен.

— Извини, — начала я, и в глазах Антона вспыхнул победный блеск, — забыла купить тебе сигарет. Ты ведь у нас снова куришь…

Лицо Антона помрачнело.

— Не курю.

— Тогда в курилке был не ты.

— Ну, покурил я разок, — прорычал Антон, — ну, захотелось мне взять сигарету.

— Ну, так возьми! Или тебя тянет курить только в присутствии уличных девок?

— Да что я такого сделал?

Этот вопрос неизменно загонял меня в тупик. Странно и глупо объяснять человеку, что портить воздух неприлично. Наивно думать, что сам он этого не знает. К тому же обвиняемый всегда может ответить: «Не нравится — не нюхай!». Вот и приходится искать компромисс, общие термины и ракурс на добро и зло. Тут возникает другая опасность — спорщики, могут увязнуть в самом процессе поиска и скатиться до банальной свары. Мне эти поиски давно осточертели, равно как вечные вопросы «Что не так?», «Что я сделал?» «Что такого?» и «Что тебе не нравится?». Да, мне страшно не нравится, что Антон держит меня в черном теле и заставляет ревновать, мне претит, что за мой счет он доказывает мамаше, что не подкаблучник, а хамоватым приятелям, что он — один из них. До чертиков надоели теории, вечная демагогия и липовые аргументы, спасающие совесть от ответа.

Антон умел стрелять на поражение, и всякий раз, желая ранить побольней, он сплевывал циничную отраву, как капли яда с кончика иглы. Логических тупиков он не признавал — оказавшись в углу, неизменно сходил на угрозы. Избитый постулат «Не нравиться — не нюхай!» венчал все маломальские дебаты, и разобиженный на всех, наш рыцарь удалялся с поля боя.

Мои чувства к супругу вращались вокруг светлых и теплых воспоминаний о прошлом и все больше отдалялись от реальности. Рубцы, оставленные им, саднили оттого, что автор их оправдывал себя, а значит, не собирался ничего менять. Стараясь подражать своим удачливым партнерам, он растерял и тыл, и тех, ради кого затеял весь свой бизнес. Он рвался в бой, позабыв о любви и доверии, как двух составляющих силы. Сильный не суетится, не доказывает, не мечется. Сильный спокоен и внимателен — ничто не угрожает его могуществу, мир вокруг него интересен и дружелюбен, и нет причин махать руками. Если ты громко кричишь — ты боится. А страх и сила не уживаются вместе.

Но все мои доводы глухо ударялись о тупое упрямство Антона, его нежелание сдавать позиции. Ему не важна была истина, не важен был мир, его целью было подавление — в нем одном он видел и силу свою, и власть.

Так что же удерживало меня рядом с этим человеком? Страх перед миром, в который предстояло выйти с двумя детьми и без гроша за душой. На те копейки, что платил мне театр, детей не выучишь и даже не накормишь. Денежная работа потребует отказа от семьи, а значит, Малышу придется идти в детский сад и жить без матери, на руках у своей еще юной сестры. В нашей стране геноцид материнства достиг предела, а безразличие к детям преступной черты. Чиновники, призванные решать проблемы матерей, заняты набиванием собственного брюха, а заодно и карманов. Они воруют крохи у нищих, чтобы пополнить кубышку и с кривой улыбкой поведать миру о тяжких временах и бедах экономики, захлебывающейся ценами на нефть. Мое материнство обеспечивал Антон. Его деньги давали мне шанс заниматься детьми, собственной личностью, дабы было чем пестовать души моих малышей. Без мужа я лишалась средств, но обретала пресловутую финансовую независимость, иллюзию женской карьеры. Ни то, ни другое не заводило, не запускало мой внутренний механизм, не вдохновляло, не придавало сил. Понятие «независимость» всегда казалось мне абстрактным, я не возражала зависеть и не видела в этом ничего дурного. Зависимость для меня не равнялась ущербности. Скорее, наоборот, семья мне представлялась объектом вполне патриархальным. Меня устраивал уклад, когда я нахожусь с детьми, занимаюсь любимым делом и пописываю книжонки в беседке на закате. Похождения и выходки Антона были чуждой мне природы: они бодрили, но не вдохновляли. Так ревности я предпочитала авантюру странствий, тревогам — разумный пофигизм и приключения семейного масштаба, скитанье в мире муз и творчество дуэтом. Экстрима мне хватало за рулем на Диком Западе московских автострад.