Анатолий Слюсарев - Инсбрукская волчица. Книга первая

В последнее время ни один скандал, связанный с вынесением происшествий в нашем классе не обходился без них. Ингрид доверяла математику, как второму отцу. А может она изначально была оборотнем и только казалась такой добренькой и милой? До первой проказы.

Например, этим летом, во время экзаменов, она точно озверела – придиралась к ученицам, отправила семь человек на переэкзаменовку, даже отличница Кауффельдт чуть не впала в немилость учительницы немецкого. Злые языки говорили, что Ингу вымотали на допросах в полиции – кажется, банда «ночных тварей» опять объявилась в Тироле, по их делу когда-то деревенского недотёпу посадили, но пара дотошных сыщиков добились пересмотра дела и включения того эпизода в дело «ночных тварей». В газетах писали, что следователь, поднявший дело, был крайне груб с журналистами. Представляю, как он бедную Ингу вымотал. Вот она и срывалась на нас. Но ученицы её по-прежнему обожали, хотя она вела себя достаточно сдержанно.

С Ингой связан и следующий эпизод моих воспоминаний.

Лет с одиннадцати, когда я начала особенно остро чувствовать своё одиночество и отверженность в школе, я начала вести нечто вроде дневника в стихах. Иногда, впрочем, в этой тетради попадались и записи в прозе. Иногда мелькали как будто отрывки ненаписанных книг с необычными героями и захватывающими приключениями. Но больше всего в тетрадке было стихов. Мне нестерпимо хотелось показать их кому-то, услышать похвалу, найти понимание. Про себя я говорила, что хочу услышать чужое мнение для того, чтобы что-то исправить и потом писать лучше. Это было неправдой, хотя я этого не осознавала. Мне не нужно было никакое мнение, кроме одобрительного. Я ничего не хотела исправлять. Я хотела получить признание и похвалу, хотя бы и таким способом. Конечно, о том, чтобы показывать свои литературные опыты родителям не могло быть и речи.

Я не могла говорить о них и с моими, так называемыми, подругами – Милой и Сарой. Однажды я попыталась показать тетрадь Эстер Келлер и сначала даже вызвала её интерес. Но Эстер, по обыкновению, была тогда под кокаином, и этап заинтересованности тут же сменился у неё этапом агрессии. Я тогда едва унесла ноги, а моя бедная тетрадка летела мне вслед. На следующий день Эстер не вспомнила о моих стихах, и, наверное, это к лучшему.

Однажды я попыталась показать их Инге, но она тогда, помня прошлые обиды, а может быть, просто из-за занятости отказалась рассматривать мои робкие стихотворные попытки. Для меня это было огромным ударом. Конечно, что я могла ожидать после случая с кражей портрета из её портфеля и прочих моих «художеств»? Но, как ни странно, я надеялась, что Инга не только найдёт время почитать мои записки, но и по-настоящему простит меня и изменит своё отношение ко мне. Этого не случилось, что уязвило меня. Правда потом Инга заболела и даже пару недель не ходила в гимназию. Поговаривали, что она уехала в Швейцарию на лечение. Я уговаривала себя, что учительница, которую я несмотря ни на что уважала гораздо больше всех остальных, и даже в какой-то степени любила, отнеслась к моим сочинениям с таким пренебрежением просто из-за болезни. Но иногда на меня накатывала дикая злоба на Ингу. Я ей доверилась, я была готова открыть ей самое сокровенное, а она!

Не захотела… Ну и не надо! Всё равно я знала, что пишу сочинения намного лучше всех в классе. Чаще всего, я получала за них высший балл. Но в тот день всё получилось не так, как обычно.

У нас по расписанию как раз был немецкий. Инга только что проверила наши сочинения и теперь бегло комментировала каждую работу.

– Манджукич… Хорошо, но у вас проблемы с пунктуацией – запятые расставлены неверно. Мильке, вы написали слишком косноязычно. Я разочарована. Кауффельдт… К вам претензий нет. Зигель, у вас будто рука не поспевает за мыслями. Слишком сумбурно, не хватает связности. Кюрст… – Инга замолкла и пристально посмотрела на Марен. – Ваше сочинение лучшее. Думаю, мы повесим его в рамку. Сохраните, пожалуйста.

Марен чуть не заплясала на своём месте, а я почувствовала жгучую обиду. Как это так? Моего врага возведут на пьедестал? Неужели я хуже этой пигалицы?» А главное в чём?! В сочинении – в том, что я делаю лучше всех! И Инга вполне могла бы в этом убедиться, если бы не поленилась прочитать мою тетрадь, которую я ей давала! А теперь это курица Марен, видишь ли, лучшая!

«Ну, я тебе устрою праздник»! – зло думала я, вспоминая, как она отравляла всю мою жизнь на пару с Хильдой Майер. Не время ли поменяться нам местами? Тут-то я и вспомнила простую, но дикую мысль о том, что реветь должны другие, а мне нет смысла играть святую невинность, если я всё равно буду виноватой.