Анатолий Слюсарев - Инсбрукская волчица. Книга первая

Я выскользнула за дверь лавки и до конца дня ходила, как больная, не слыша слов окружающих, и не замечая ничего вокруг.

Тётя исполнила своё обещание. Однако её визит всё равно стал для меня неожиданностью. С момента моего отъезда и визитом тёти прошло не меньше полутора недель.

– Здравствуй, Анна, – поздоровалась она, кивнув мне. – Значит так, сейчас ты расскажешь мне и своим родителям всё, о чём мы с тобой говорили тогда.

Я вмиг покрылась испариной. Мои руки задрожали, сама я то краснела, то бледнела. Но выхода нет – придётся. Я в бессилии опустилась на кресло и с мрачным видом, безэмоционально, как попугай, пересказала весь наш разговор. Упомянула даже о том, что мне «прямая дорога в тюрьму» то ли по инерции, то ли чтобы напомнить родителям о том, что со мной творится. Тётя сидела с каменным лицом, а мама стала похожей на призрак. Странно, но я всё ещё надеялась на восстановление доверия.

Разговор подействовал на родителей, как ушат ледяной воды. Кажется, они наконец-то вспомнили, что мне тоже нужно внимание. Я невольно поймала себя на мысли, что мои родители сейчас ведут себя, как Филипп Гранчар в дни просветления. Но не в том я была положении, чтобы привередничать.

Но что сделали мои родители после отъезда тётушки? Они просто усилили за мной контроль! В первые дни после тягостного разговора мать ходила за мной по пятам и даже провожала в гимназию, что раньше не делала вообще никогда, даже когда я была в первом классе. Кроме того, однажды она, никого не предупредив, затеяла генеральную уборку. В моей комнате она особенно скрупулёзно изучала содержимое шкафа и ночного столика, проверяла мои вещи. Смутные догадки о том, что она ищет, пришли ко мне очень скоро – тётя решила подстраховаться и осторожно намекнула, что у неё есть подозрения, будто я подсела на какое-то вещество (как бы не опиум!). Эти гусыни выдали меня с головой, хорошо, что кокаин закончился и мама не нашла ничего подозрительного, однако потом долго буравила меня своим пристальным взглядом.

Кроме того, она начала проверять мои домашние задания.

Я с удивлением поняла, что она не имеет и половины тех знаний, которые требовались от нас в четвёртом классе гимназии.

Я часто часами сидела над тетрадями, думая о своём, затем что-то писала за пять минут, совершенно не относящиеся к заданию, а затем с демонстративным возмущением показывала матери тетрадь. Она умно кивала, да, мол, вижу, ты сделала задание, теперь можешь почитать или помочь на кухне. Прогулок я была лишена.

На следующий день мать с удивлением узнавала, что за домашнее задание я получила неудовлетворительную оценку.

– Но я же видела, она занималась, – с тревогой шептала она вечером отцу, – я видела, она сидела над учебником, часа три!

– Безобразие! – возмущался отец, – я очень жалею, что мы в своё время определили Анну в эту гимназию! Там даже не могут правильно объяснить материал на уроке, только и знают, что задавать непосильные задания! Не мудрено, что и с дисциплиной у них так всё плохо, над девочками там нет никакого контроля!

– Но не забирать же её оттуда сейчас, – вздыхала мать, у нас в городе больше нет достойного заведения для девочки, а оплату пансиона в Граце мы не потянем. Амалия наотрез отказалась принять Анну в своём доме, если мы переведём её в тамошнюю гимназию.

– Да, не ожидал я этого от твоей сестры, – возмущался отец, – а ведь мне казалось, что она очень любит Анну и озабочена её судьбой.

– Когда-то любила, вздыхала мать, легко любить маленького ангелочка, а когда девчонка вырастает, и начинаются проблемы, тут родственная любовь пропадает. А учить нас она очень любит. Смотрела бы лучше за своими дочками. Тильда скоро перестанет пролезать в двери. Как замуж вышла, её ещё больше разнесло. Такая толщина в таком возрасте – это же неприлично!

Новое положение вещей, с постоянными провожаниями меня до дверей гимназии и проверкой моих уроков матери было неудобным. Оно отрывало её от привычных дел, которыми она занималась годами. Поэтому, спустя месяца два всё вернулось на круги своя. Родители стали ещё строже и подозрительнее, но что на самом деле творилось в моей душе, им, по сути, не было интересно.

Говорят, сколько волка ни корми, он всё равно в лес смотрит. Я не знаю, что могло меня побудить на такой серьёзный проступок, который, однако, стал первым звоночком для всей школы. Это случилось в декабре 1907.

Годом ранее я чуть не задушила Хельгу Мильке, но это прошло незамеченным. То ли Хельга не хотела выносить сор из избы, то ли боялась, что я её подкараулю и уколю шилом, но я точно помню, как она с визгом выбегала из учительской. Не иначе, наша фройляйн Лауэр поделилась с математиком своими предположениями, и тот устроил Хельге допрос, но переусердствовал, и гренадерша только замкнулась в себе ещё больше. А может и Ингрид там была, и они сообща надавили на Хельгу?