Михаил Зайцев - Последний вампир

— ...Конечно, воздержусь пить «сок жизни» из вашего физического тела, поелику это действо сродни каннибализму у жалких людишек. Жан просто вас застрелит, мон ами...

Немой, сидя в кресле-близнеце напротив Игната, не мигая смотрит в глаза Сергачу и целится ему в переносицу. Немому не терпится нажать на курок, указательный палец его правой руки заметно вздрагивает.

— ...Поэтому я обожаю соотечественников полицейских. В полночь, за полночь можно позвонить знакомому начальнику, и спустя минуты перезвонит начальничек пожиже, рангом пониже и спросит подобострастно: «Чего изволите-с?» Чувство долга у высших милицейских чинов в отчизне развито невероятно! Они остро чувствуют дискомфорт, если задолжали вам услугу, и всегда рады, в любое удобное для вас время, в любой удобоваримой форме, рассчитаться. Мне многие должны, Игнат Кириллович. Многие и многое. Вы даже не представляете, какие люди ходят у меня в должниках. А я никому не должен. Ни крупным чинам, ни мелким. Я нахожу возможность одалживать крупных чиновников, а с мелюзгой предпочитаю расплачиваться наличными, сразу и щедро. Мелюзга это чувствует и, как у вас говорят, «рвет когти»...

Солнце едва пробивается сквозь затемненные стекла вытянутых, с закосом под готику окон. На фоне центрального, большего из трех окошек, фигура сумасшедшего джентльмена точно в театре теней, детали одежды и черты лица не разглядеть, только контуры. Рассеянный свет придал свойства зеркал прозрачным и тонким стеклам книжного стеллажа. Игнат видит отражение своего равнодушного лица, отражение стриженого затылка немого, торчащего бугорком над спинкой массивного кресла, и одновременно видны корешки старинных книг, много корешков. Возможно, среди них прячутся и корни зла, первопричина душевной болезни сиятельного хозяина жизни, жизни Игната и этого особняка на Николиной Горе. Возможно, вон те два ветхих томика и свели с ума сначала немого лакея, а затем и его хозяина. Хотя вряд ли чернокнижники выставляли драгоценные фолианты напоказ. Скорее всего, черные книги в сейфе за семью морями, замками и печатями. Лежат ядовитые книги и поджидают следующую жертву. И дождутся — в наше просвещенное время костер Святой инквизиции им не угрожает, нет!

— ...И на удивление свободно Рублевское шоссе. Вас доставили столь быстро, что я еле успел отослать из дома прислугу. Нас трое в доме — вы, я и Жан. За воротами, в садике пьют мою кока-колу те людишки в милицейской форме, которые вас доставили. Пардон за возвращение к теме долгов и должников и за вульгарность формулировки, но у меня все схвачено, Игнат Кириллович, за все уж заплачено. Аванс непосредственные исполнители как раз сейчас пересчитывают. Ваш труп с пулей из серебра в мозгу органы оформят по всей законной форме. Изуродуют до невозможности всякой идентификации и оформят как труп неизвестного бомжа. — Джентльмен неспешно вышел из тени, продефилировал от окна к книжному стеллажу. — Я мечтал, Игнат Кириллович, поговорить с вами о литературе по-свойски, за рюмочкой абсента, вдыхая ароматы сигарного дыма, наслаждаясь музыкой... Вам нравятся музыкальные эксперименты группы «Ленинград»? Я так просто обожаю тексты их песнопений! Живи обэриуты в наше время, и они бы создали некий музпроект, подобный «Ленинграду». Так мне лично кажется. Почему, вы спросите? Потому, что дерзость всегда отличала обэриутов от всех прочих. И я, вторя кумирам, дерзаю подражать букве и духу того же Хармса. Не буду голословен. — Джентльмен открыл застекленную створку книжного стеллажа, вытащил фолиант в ветхом переплете. Между хрустящих страниц с типографским текстом лежал закладкой листок, исписанный от руки. — Игнат Кириллович, я хочу прочесть вам один из своих опусов, мое дерзкое подражание Даниилу Хармсу. Хочу побаловать вас мелодекламацией на прощание. Быть может, увы, на прощание. Да! — Оставив листок, он бережно поставил книгу на место, с любовью погладил корешки переплетов, аккуратно закрыл стеллаж. — Когда я дочитаю сочиненное мною до конца, Жан спустит курок, если... — Он встряхнул листок, взял его поудобнее, поднес ближе к глазам, — ...если вы, мон ами, не скажете, где прячете интересующий меня артефакт на самом деле. Должен вас предупредить, Игнат Кириллович, я настроен по отношению к вам скептически, и если вы скажете что-нибудь вроде: «Дома, под подушкой», я вам не поверю. Все кредиты моего доверия вы исчерпали, увы. Пуля останется в стволе лишь в том случае, если вы сумеете предоставить веские доказательства собственной искренности.