Марио Пьюзо - Крестный отец

— А вы не знаете, как Джонни у этого пакостника Вольца ухитрился получить свою роль?

Нино, мгновенно протрезвев, качнул головой. Больше она к этой теме не возвращалась.

Настало время идти смотреть новый фильм, сделанный на студии Джека Вольца. Дина Данн, зажав пальцы Нино в теплой ладони, потянула его за собой во внутреннее помещение без окон, по которому островками относительного уединения были расставлены около полусотни маленьких, каждая на двоих, кушеток.

Возле своей кушетки Нино увидел столик, на нем — ведерко со льдом, бутылки, пачки сигарет на подносе. Он протянул одну Дине Данн, дал ей огня, налил ей и себе. Они уже не разговаривали. Через несколько минут в зале погасили свет.

Он был готов к самому невероятному. Недаром, в конце концов, о разнузданности нравов Голливуда слагались легенды. Но чтобы сразу, без намека на какую-то игру, без единого доброго слова хотя бы для порядка, Дина Данн навалилась прожорливой тяжестью на его детородный орган — такого он все-таки не ожидал. Он продолжал потягивать из стакана, смотреть на экран, но не чувствуя вкуса, не видя фильма. Им владело небывалое возбуждение — отчасти, впрочем, из-за того, что женщина, ублажающая его в темноте, была когда-то предметом его юношеских вожделений.

Вместе с тем для него как мужчины было в этом нечто оскорбительное. А потому, когда прославленная Дина Данн насытилась им и привела его в порядок, он невозмутимо наполнил опять в темноте ее стакан, дал ей опять сигарету, дал огня и уронил равнодушно:

— Кажется, вполне ничего картина.

Он почувствовал, как она окаменела, сидя рядом. Похвалу от него рассчитывала услышать, что ли? Нино налил себе до краев из первой бутылки, которую нашарил в темноте. Да катись оно все! Его же использовали, как последнюю шлюху. Почему-то его теперь охватила холодная злоба на всех этих женщин. Минут пятнадцать они молча смотрели фильм. Он отодвинулся от нее, избегая соприкосновений.

Наконец она проговорила резким неприятным шепотом:

— Ладно рожу-то воротить, тебе же понравилось. То самое стояло выше крыши.

Нино, отхлебнув из стакана, сказал с обычной своей небрежной беспечностью:

— То самое у меня постоянно такое. Вот когда возбуждаюсь — это действительно надо видеть.

Она отозвалась натянутым смешком и умолкла до окончания просмотра. Наконец фильм кончился, в зале зажегся свет. Нино огляделся по сторонам. Видно было, что в темноте публика развлекалась в полную силу, странно только, что он ничего не услышал. Но у некоторых из дам был тот просветленно-сосредоточенный вид, тот жесткий блеск в глазах, который свидетельствует, что над женщиной хорошо потрудились. Они направились к выходу из просмотрового зала. Дина Данн немедленно отошла от него и заговорила с немолодым мужчиной, в котором Нино узнал популярного киноактера, — только сейчас, видя, каков он на самом деле, он догадался, что перед ним педераст. Нино в задумчивости отхлебнул из стакана.

Подошел Джонни Фонтейн, стал рядом.

— Ну что, приятель, получаешь удовольствие?

Нино усмехнулся:

— Не знаю. Это что-то новое. Во всяком случае, когда вернусь в родной квартал, смогу по праву сказать, что меня поимела Дина Данн.

Джонни рассмеялся:

— Она способна предложить и кое-что получше, если позовет к себе домой. Позвала тебя?

Нино покачал головой:

— Я больше интересовался кинофильмом.

На этот раз Джонни отнесся к его словам серьезно.

— Брось шутки шутить, остряк. Такая женщина может тебе ох как пригодиться. Да ты ж, бывало, ни одной юбкой не брезговал. До сих пор жуть берет, как вспомнишь, с какими ты страхолюдинами трахался.

Нино помахал стаканом, зажатым в нетвердой руке.

— Пускай страхолюдины, — сказал он очень громко. — Зато это были женщины! — Дина Данн, стоя в углу, оглянулась и посмотрела на них. Нино приветственно помахал ей стаканом.

Джонни Фонтейн вздохнул.

— Ну, как знаешь, бестолочь ты захолустная.

— И заметь себе, таким останусь, — сказал Нино со своей обезоруживающей хмельной улыбкой.

Джонни прекрасно понимал его. Он знал, что Нино не так уж пьян, как хочет показать. Что Нино больше прикидывается пьяным, ища возможности сказать своему новоявленному голливудскому padrone то, что из уст трезвого прозвучало бы слишком грубо. Он обнял Нино за шею и проговорил любовно:

— Ловок, бродяга, — знаешь, что на год у нас с тобой договор по всей форме и что бы ты ни отмочил на словах или на деле, я не могу тебя прогнать.