Глеб Соколов - Дело Томмазо Кампанелла

При этом он размазывал по лицу кровь, которая текла из губы, разбитой только что все тем же Жорой-Людоедом.

– Вот он, настоящий вор, человек, который тяжельше сахара не поднимает! – продолжал восхищаться парень. – Воры – они, вообще, народ яркий!.. Я так скажу: демобилизованные из армии солдаты – это, конечно, очень интересные люди. И много чего порассказать могут. Но воры, безусловно, люди не менее, а может, даже более интересные, чем демобилизованные из армии солдаты. Вы не судите меня строго, я человек совершенно бессмысленный. Так сказать, без царя в голове. Но меня тоже иногда охватывает истерика… Кругом – одна глупость. А я, мало того, что глуп, так еще и истеричен. Правильно про меня сегодня сказали, что я – это Господин Истерика. Невозможно жить! Нигде не обеспечивают мне нужного настроения! Бестолковость одна!.. Только иногда вот с каким-нибудь демобилизованным солдатом пообщаешься и наберешься нужного настроения. Думаю, если бы я с вами, истинными ворами, пообщался, я бы тоже поднабрался нужного настроения. Мне бы жить интересней стало. А то так просто неинтересно жить. Так просто, без особого настроения, без истерики – это не жизнь! Ведь я – Господин Истерика, как ни говори!

Но двое, что вылезли из такси, больше не обращали на него внимания, а стали о чем-то вполголоса разговаривать между собой. Эту очень короткую часть разговора дедок расслышал плохо, уловил только, что «сейчас сюда приедет милиция», и один раз было произнесено название «Хорин». Парень, уловив это слово, принялся пьяно уверять воров, что может показать им самую короткую дорогу до того дома, в котором располагался подвальчик самого необыкновенного в мире самодеятельного театра, но те не стали его слушать, а поспешили к такси, – милиции пока нигде не было видно. Перед тем как уйти, тот из двух воров, что был очень волосат, напоследок толкнул пьяного парня в грудь, да так, что тот отлетел к мусорным бачкам, сильно ударившись о них головой, а потом свалился на асфальт.

Не обращая на него больше внимания, воры вернулись к перекрестку, где залезли в канареечного цвета такси «Волга», которое тут же уехало. Пока парень медленно поднимался с асфальта, дедок выбрался из своего укрытия и поспешил в хориновский подвальчик, чтобы предупредить товарищей по самодеятельному театру о приближавшихся визитерах. В том, что он опередил их всего лишь на какие-нибудь несколько минут, дедок был уверен, так как хоть и добирался он до «Хорина» едва ли не бегом и по самому короткому пути, а все-таки и не мог он сильно обогнать двух воров, которые, наверняка, кружили сейчас в канареечного цвета такси где-то совсем рядом, разыскивая улочку, по которой можно было бы на автомобиле подъехать к дому, в подвале которого располагался «Хорин».

Едва дедок успел дорассказать все это, как в хориновском зале появился пьяно пошатывавшийся Охапка. Лицо его было перемазано уже подсохшей кровью.

– Где мои новые друзья? Они уже здесь? – спросил он с порога. – Сюда должны были прийти два моих друга. Имейте в виду, я – Господин Истерика. Так что советую вам быть со мной поосторожней и лишний раз меня не задевать. А то я здесь такое устрою, что не обрадуетесь!.. И еще хорошо будет, если я двух-трех здесь жизни не лишу… Так что лучше меня не трогайте.

Ошалевшие хориновцы и без этого предупреждения молчали. Некоторое время подождав ответа, Охапка, осмотревшись и не обнаружив нигде Жору-Людоеда и его спутника, устало повалился на один из стульев, с которого едва успел предусмотрительно подняться хориновский актер.

Развалившись на стуле, Охапка прикрыл глаза, но спит он или нет, понять было невозможно.

В этот момент на выходе из лабиринта, что вел к двери на улицу, возникли уже хорошо знакомые нам, но совершенно пока не известные хориновцам Жора-Людоед и Жак. Впрочем, имя Жора-Людоед было знакомо некоторым из них из читанной еще во время репетиции в школьном классе статьи из обрывка завалявшегося номера «Криминальных новостей». Появлением знаменитого вора хориновцы были обязаны тому обстоятельству, что Жора-Людоед случайно услышал какую-то небольшую часть разговора Томмазо Кампа-нелла про тюремный паспорт из рации того самодеятельного артиста, что изображал из себя в шашлычной старуху Юнни-кову.

Войдя в хориновский зальчик, Жора-Людоед продолжал какой-то разговор, который они с Жаком начали, видимо, еще на улице:

– Мы теперь в театре, хоть и в самодеятельном. А я театральную жизнь люблю. Вот бы мне навсегда в этой театральной жизни-то остаться! Найти бы тюремный паспорт и потом потерять его где-нибудь в театре, чтобы навсегда в театре-то и остаться, – проговорил Жора-Людоед.