Глеб Соколов - Дело Томмазо Кампанелла

Сообразив, что еще мгновение и окажется поздно, шанса скрыться от милиции не останется никакого, оба кинулись наутек. Какое-то короткое время они бежали рядом, пересекли улицу. На их счастье как раз к перекрестку подъехало несколько грузовиков и, скорее всего, из милицейской машины не увидели две отчаянно бежавшие фигуры. Когда они оказались в спасительных дворах, Томмазо Кампанелла сразу юркнул куда-то вправо, где были заборы и контейнеры со строительным мусором, а Господин Радио, ничего не соображая от страха, побежал прямо, не выбирая дороги, и бежал так довольно долго, пока не оказался в каком-то совсем глухом месте между сплошными высокими заборами и стеной дома. Там он наконец остановился и, чувствуя, что больше сил у него нет, присел на корточки. Сердце отчаянно колотилось, он тяжело дышал, гортань пересохла и саднила. В глазах плавали какие-то синие круги. Бегать с такой скоростью и на такие расстояния ему давненько не приходилось. Между тем Господин Радио уже думал о том, что ему нужно вернуться в подворотню, располагавшуюся неподалеку от гостиницы Лефортовского рынка, чтобы забрать оттуда наверняка по-прежнему ожидавшую его группу детей.

Тем временем вышедший из красивой заграничной машины пожилой милиционер, там, у Лефортовского рынка, проговорил своему молодому напарнику:

– Ящик-кхе.. Кхе-кхе… Ящик разломали…

Тут от группки зевак, стоявших чуть поодаль, отделилась старушка. Та самая, что предлагала поймать беглеца еще когда в гостинице Лефортовского рынка была сломана дверь, за которой Рохля поведал Томмазо Кампанелла историю тюремного паспорта, а потом Томмазо Кампанелла вылез через окошко на крышу двухэтажной гостиницы. Подойдя к Кхе-Кхе старушка пропищала:

– С этими они были, с радиостанциями. Один в черном кожаном пиджаке и красной кофточке.

– Красной-кхе… кофточке? – переспросил Кхе-Кхе, что-то припоминая.

– А второй… Второго тот, что в кожаном пиджаке, называл Томмазо Кампанелла! – радостно допищала старушенция.

– А-а!.. Кхе-Кхе… Ясно! Это те самые, что в школе репетировали. Говорили мне про этого – кхе… Томмазо Кампанелла… Кхе-кхе… Это «Хорин». Самодеятельный театр. Что же они здесь ящики-то швыряли? Постой-постой, что же мне про них Рохля-то говорил? – и Кхе-Кхе вновь принялся вспоминать.

Молодой милиционер грыз семечки и с раздражением посматривал на зевак.

Итак, мы возвращаемся обратно в лефортовскую шашлычную, где мы оставили наших героев: Жору-Людоеда и его друга – заросшего волосами Жака, странного человека, который пытался одновременно есть и вещать некую историю в радиоэфир, Совиньи и Лазаря. Попадаем мы туда в тот самый момент, когда Совиньи начал говорить про то, почему он грязен…

– Да, я грязен. Грязен как черт! – опять, все с той же гордостью, твердо повторил Совиньи.

И продолжил:

– Спроси, где я сейчас провожу дни. А вернее… ночи свои!..

– Где? – тут же спросил Лазарь. – Где ты проводишь дни? Где ты ночуешь?

– Я сейчас, хоть и костюм с галстуком на мне надет, живу временно в деревне в Рязанской области у родственников. В Москве-то я жилье потерял. А для деревенской жизни костюм не очень-то подходящая одежда, потому что в момент весь его перепачкаешь. Грязна деревенская жизнь, и эта грязь липнет ко мне, как и ко всякому деревенскому жителю повсюду: в темной, несчастной и покосившейся избушке, на свалявшихся топчанах и одеялах, наброшенных на растопленную печку, липнет сразу у крыльца и потом – на заиндевелых проселках, разбитых тракторами, налетает угольной пылью с товарняков на железнодорожных станциях, липнет в поголовно пьяных и хулиганских электричках, пристает на угрюмых московских вокзалах, на станции метро «Комсомольская», где не протолкнуться от приезжих с тюками. А как следует отмыться и очиститься после такой жизни трудно: в деревне нет водопровода. И не только я один там не отмываюсь и не начищаюсь так, как вы здесь, в городе, это делаете. Уж извини, деревенскому жителю из Рязанщины трудно сиять и блестеть как английскому лорду. Так что лично я еще, считай, по деревенской-то жизни, чересчур нарядно одет – костюм ношу… Кафель, где ты мой белый и блестящий кафель? Где воды струя, чистая и горячая?.. Да, я грязен как черт. А что поделать, если приходится каждый день в Москву за столько-то верст из деревни приезжать?!