Глеб Соколов - Дело Томмазо Кампанелла

– Ладно, Мандрова, не тратьте на него попусту свою нервную энергию, – проговорил учитель Воркута. – Все равно Томмазо Кампанелла – это неотъемлемая часть хориновской революции в настроениях. Если настоящий Томмазо Кампанелла струсит идти в ней до конца, пусть не думает, что это хоть как-то сможет ослабить наши позиции. Мы найдем ему на замену другого Томмазо Кампанелла, который будет более настоящим, чем даже сам настоящий. Пусть Томмазо Кампанелла ждет, когда тюремный паспорт освободит его от лефортовских эмоций. Вольному воля. Настоящий момент таков, что это его ожидание нас устраивает. Заодно дождется группу детей. Они уже вышли к нему, пока мы переговаривались. Решительно и без всякого промедления хориновская группа детей во главе со своей революционной учительницей выдвигается в район улиц, соседствующих с гостиницей Лефортовского рынка, – твердо закончил учитель Воркута.

– Если они выйдут на связь только с вами, поторопите их. Я тоже их буду торопить со своей стороны, – попросил Томмазо Кампанелла.

– К чему такая спешка? Что, уже начал действовать тюремный паспорт? – съязвил учитель Воркута. – Вы, Томмазо Кампанелла уже чувствуете, как в вашей жизни начинают происходить какие-то события, связанные с тюремным паспортом?

– Да нет, просто революция в лефортовских эмоциях это обширная и многообразная работа, и у нее много адресов. Один из таких адресов мне и надо посетить. Там у меня есть одно революционное дело. Агитационная работа. Работа, которую я хотел бы провести раньше, чем начнутся события революционного хориновского вечера, в которых мне придется принимать непосредственное участие, – с некоторой озабоченностью в голосе пояснил Томмазо Кампанелла. И тут же резко:

– Кстати, я не потерплю, чтобы меня называли ренегатом, трусом, представителем болота и даже предателем. Подлая пропагандистская кампания, развернутая женщиной-шутом должна быть: а) осуждена всеми истинными хориновцами, б) по этому поводу должно быть сделано специальное постановление хориновского актива, в) женщина-шут в рамках «Хорина» должна быть подвергнута наказанию вплоть до самых драконовских мер против нее.

– Ах вот как! – взвилась женщина-шут. – Это вы, Томмазо Кампанелла должны быть подвергнуты в рамках «Хорина» наказанию, вплоть до самых драконовских мер. Господин Радио, я требую, чтобы…

Ее прервал учитель Воркута:

– Погодите-погодите, Мандрова. Во-первых, Господина Радио рядом с нами нет. Так что непонятно, к кому вы обращаетесь. Во-вторых, никаких требований! В такие решительные моменты, как сегодняшний вечер, всякая внутрихориновская борьба смерти подобна. А вы, Томмазо Кампанелла, сами виноваты. Кто бросил нас и сбежал с нищим в самый решительный момент? Если вы истинный и непоколебимый хориновец, то дождитесь группу детей, отыграйте свою роль в сценке, а потом срочно приходите обратно в «Хорин», – чувствовалось, что учитель Воркута пытался соблюдать некий нейтралитет в жаркой перепалке между женщиной-шутом и Томмазо Кампанелла.

– Я не могу сейчас прийти в «Хорин». У меня есть работа по агитации, по экспорту революции в настроениях в чужие умы. Или вы считаете, что революционеры в лефортовских эмоциях не должны проводить работу по агитации? Может у меня быть неотложная работа по агитации?! Тем более что она займет не так много времени. Сделаю ее и приду в «Хорин». Мне к тому же еще надо придумать, в каком ключе эту агитацию проводить. Какие тут употребить агитационные приемы? Это очень важно. Тут важно не ошибиться с методами. А потом Господина Радио, насколько я понял, с вами тоже сейчас нет. Однако никто же не сомневается в том, что он истинный и непоколебимый хориновец! Ведь ему вы не отказываете в праве проводить какую-то самостоятельную революционную деятельность. Почему ко мне вы применяете совсем другие стандарты? Долой двойные стандарты в подходах к участникам самого необыкновенного в мире самодеятельного театра! – Томмазо Кампанелла негодовал.

– Ну, это не совсем так. Господин Радио на самом деле здесь. То есть он не то чтобы совсем здесь, его нет ни в зрительном зале, ни на сцене, ни в каморке за сценой. Он вышел. Но вышел недалеко. Он сейчас, должно быть, стоит на улице где-нибудь перед входом в «Хорин». Ему неожиданно стало плохо, и он пошел подышать свежим воздухом, – проговорил учитель Воркута.

– Плохо?! – поразился Томмазо Кампанелла. – Насколько я помню, Господин Радио никогда не жаловался на здоровье. Так что, наверное, он просто струсил, испугался вечера решительных действий, который начался у нас в «Хорине». И давно ему стало плохо?