Франк Шетцинг - Стая

Таксист, который вёз Йохансона к фьорду Киля, мало что знал обо всём этом. Вот уже двадцать минут он выражал своё непонимание, как это исследовательский центр, пожирающий бюджетные миллионы, мог оказаться в руках безумцев, которые каждые несколько месяцев устраивают дорогостоящие экспедиции, в то время как нормальные люди едва сводят концы с концами. Йохансон, прекрасно говоривший по-немецки, не испытывал желания обсуждать с ним это, но шофёр не умолкал. При этом он так размахивал руками, что машина то и дело оказывалась в опасном положении.

— Хоть бы кто-нибудь знал, чем они там занимаются, — возмущался таксист. И, не получив ответа, спросил: — Вы из газеты?

— Нет. Я биолог.

Шофёр тут же сменил тему и пустился разглагольствовать о продовольственных скандалах. Он явно видел в Йохансоне человека, который был в ответе за овощи с изменённой генной структурой и сверхдорогие биопродукты.

— Значит, вы биолог. А вы хоть знаете, что можно есть? Вернее, что можно есть без сомнений? Я этого не знаю. Ничего больше нельзя есть. Лучше ничего не есть, что продаётся. Нельзя отдавать им ни цента.

Машину вынесло на встречную полосу.

— Если вы ничего не будете есть, то умрёте с голоду, — заметил Йохансон.

— Ну и что? Какая разница, от чего умирать? Ничего не ешь — умрёшь от голода, ешь что-то — умрёшь от еды.

— Вы, конечно, правы. Но я лично предпочёл бы умереть от допингового куска мяса, чем от радиатора этого бензовоза.

Водитель невозмутимо взялся за руль и ловко обогнал бензовоз. Но он, видно, обиделся на последнее замечание Йохансона и больше не удостоил его ни одним словом, пока они не въехали на территорию института.

— Мне правда интересно было бы узнать, чем они там занимаются, — сказал напоследок таксист.

Йохансон, уже выйдя из машины, нагнулся к дверце:

— Они пытаются спасти вашу профессию таксиста.

Водитель беспомощно моргал, не понимая.

— Но не так уж часто мы возим сюда пассажиров, — неуверенно сказал он.

— Но чтобы делать это, автомобили должны ездить. Если не будет бензина, ваша машина либо заржавеет, либо её переплавят на сковородки. А топливо залегает под морским дном. Метан. Горючее. Они пытаются сделать его доступным.

Таксист наморщил лоб:

— Но ведь никто нам этого толком не объяснил.

— Это пишут во всех газетах.

— Но никто не потрудился объяснить это мне.

Йохансон захлопнул дверцу. Такси развернулось и уехало прочь.

— Доктор Йохансон? — К нему подошёл загорелый молодой человек. Йохансон пожал протянутую руку.

— Герхард Борман?

— Нет. Хейко Салинг. Биолог. Доктор Борман опоздает на четверть часа, у него сейчас доклад. Я могу отвести вас туда. Кстати, ваши черви оказались очень интересными.

— Вы ими занимались?

— Мы тут все ими занимались.

Они вошли в просторное, со вкусом оформленное фойе. Салинг повёл его вверх по лестнице и затем через три стальных подвесных мостика. В «Геомаре» слишком увлекаются дизайном, подумал Йохансон, для научного института это даже подозрительно.

— Вообще-то лекции читаются в аудитории, — объяснил Салинг. — Но сегодня у нас в гостях школьники. Мы водим их по институту, и они могут всюду сунуть нос. Литотеку мы всегда оставляем напоследок. Герхард там рассказывает им сказки.

— О чём?

— О гидрате метана.

Салинг раздвинул дверь, ведущую в литотеку. Она занимала помещение размером с ангар. Вдоль стен стояли приборы и ящики.

— Сюда свозят все пробы, — сказал Салинг. — Преимущественно стержни, вырезанные из осадочных пластов, и пробы морской воды. Заархивированная история Земли. Мы очень гордимся этой коллекцией.

Он помахал рукой, снизу на приветствие ответил рослый человек и снова повернулся к группе подростков, которые с любопытством толпились вокруг него. Йохансон облокотился о перила и стал слушать доклад Бормана.

— …один из самых волнующих моментов, какие нам пришлось пережить, — говорил доктор Борман. — Грейфер на глубине почти восемьсот метров нагрёб несколько центнеров осадочного слоя, пронизанного белым веществом, и вывалил эту массу на рабочую палубу.

— Это было в Тихом океане, — тихо пояснил Салинг. — В 1996 году на корабле «Солнце», километрах в ста от Орегона.

— Нам пришлось торопиться, поскольку гидрат метана очень неустойчивая и ненадёжная штука, — продолжал Борман. — Я думаю, вы знаете об этом не особенно много, поэтому попытаюсь объяснить это так, чтобы никто не заснул от скуки. Что происходит глубоко в море? Среди прочего образуется и газ. Биогенный метан, например, уже миллионы лет образуется при разложении растительных и животных остатков, когда водоросли, планктон и рыба перегнивают, высвобождая большое количество органического углерода. Разложение обеспечивают главным образом бактерии. Но на глубине царят низкие температуры и чрезвычайно высокое давление. Каждые десять метров увеличивают давление воды на один бар. Аквалангисты могут нырнуть на пятьдесят, максимум на семьдесят метров. Считается, что рекорд погружения со сжатым воздухом — сто сорок метров, но повторять его я бы никому не советовал. Такие попытки кончаются, как правило, смертью. А мы здесь говорим о глубинах от пятисот метров и больше! Там совсем другая физика. Если, например, метан в большой концентрации поднимается из глубины Земли к поверхности морского дна, там происходит нечто чрезвычайное. Газ соединяется с холодной глубинной водой, превращаясь в лёд. В газетах вам могло встретиться понятие метановый лёд. Это не совсем точное определение. Замерзает не метан, а окружающая его вода. Молекулы воды кристаллизуются в крошечные структуры в виде клетки, внутри которой находится молекула метана. Вода сжимает газ.