В самый разгар зимы, когда выпадал снег, я катался на санках с холма, стартуя от крыльца и останавливаясь у пруда. Люк был слишком мал, поэтому катался со мной. Когда санки подскакивали на бугорках, он пищал от смеха, цепляясь за мои колени.
Дорожка спускалась и упиралась в забор из сетки, провисший на столбах из-за того, что в него многократно въезжали ботинками.
Отчим поехал в город за термостатом для котла. Даж пыталась перекрасить мои простыни в более темный цвет, чтобы не были видны следы спермы. Я не помню, что делал я. Не странно ли? Все остальные детали я помню так отчетливо, словно несколько раз просматривал кассету.
Когда пришла пора мыться, мы заметили, что его нет. Заведя мотор трактора и включив прожектор, осмотрели пруд, но пролом во льду уже затянулся.
Я не спал всю ночь, пытаясь усилием воли вернуть Люка к жизни. Я хотел, чтобы он оказался спящим в своей кровати, сопя и ворочаясь, как собака, которой снятся блохи.
Утром его обнаружили подо льдом. Его лицо посинело, а губы посинели еще больше. На нем были мои старые штаны и мои старые ботинки.
Из окна в спальне я смотрел, как его уложили на одеяло и укрыли другим. Стояла «скорая» – заляпанная грязью, с открытыми дверями. Когда они подняли носилки, я вылетел из дома и заорал на них, чтобы они оставили моего брата в покое. Отчим поймал меня у ворот. Он поднял меня в воздух и обнял так крепко, что я чуть не задохнулся. Его лицо посерело и вытянулось. В глазах стояли слезы.
– Его больше нет, Винс.
– Я хочу, чтобы он вернулся.
– Мы его потеряли.
– Дай мне посмотреть.
– Возвращайся в дом.
– Дай мне посмотреть.
Подбородок отчима упирался мне в голову. Даж упала на колени рядом с Люком. Она кричала, раскачивалась, гладила его волосы и целовала в закрытые веки.
Теперь она будет меня ненавидеть. Я это знал. Она будет ненавидеть меня вечно. Это я виноват. Я должен был за ним присматривать. Я должен был помогать ему пересчитывать футбольные карточки и играть в его детские игры. Меня никто никогда не упрекнул – никто, кроме меня самого. Я знал правду. Это была моя вина. Я был в ответе за это.
«Мы его потеряли», – сказал мне отчим.
Потеряли? Можно потерять вещь за спинкой дивана или из-за дыры в кармане, можно потерять нить рассуждений и счет времени, можно даже потерять надежду. Но ребенка потерять нельзя.
Все это я произнес вслух. Я вытираю мокрые глаза и смотрю на профессора. Зачем он начал этот разговор? Разве он знает о том, что такое вина? Ему не приходится каждый день видеть ее в зеркале, соскребать щетину с ее намыленной кожи, видеть ее отражение в глазах матери. Я превратил Даж в алкоголичку. Она стала пить с призраками своих родных и своего сына. Она пила до тех пор, пока у нее не начали трястись руки, а мир не расплылся, подобно пятну от помады на краю ее стакана. У алкоголиков нет близких – только заложники.
– Пожалуйста, довольно об этом, – шепчу я, желая, чтобы он прекратил.
Джо закрывает альбом.
– Ваша амнезия стала результатом психологической травмы.
– Я был ранен.
– Снимки не показали никаких нарушений, ушибов или кровоизлияний у вас в мозгу. У вас даже шишки не вскочило. Вы не потеряли некоторые воспоминания, а вытеснили их. И я хочу знать почему.
– Люк умер более сорока лет назад.
– Но вы каждый день думаете о нем. Вы все размышляете, могли ли вы его спасти, так же как и о том, могли ли вы спасти Микки.
Я не отвечаю. Я хочу, чтобы он замолчал.
– Ведь у вас в мозгу словно прокручивается бесконечная кассета. Один и тот же фильм, снова и снова.
– Довольно.
– Вы хотите снова скатиться с ледяного холма, чтобы Люк сидел впереди вас. Вы хотите крепко его обнять и упереться ногами в снег, чтобы санки на этот раз остановились вовремя…
– Заткнитесь! Заткнитесь, черт вас подери!
Вскочив, я нависаю над ним. Мой палец направлен ему в лоб, прямо между глаз. Бармен достает из-под стойки телефон и берет металлическую трубку.
Джо даже не пошевелился. Господи, как он спокоен. Я вижу свое отражение – одинокое и пустое – в его глазах. Мой гнев испаряется. На столе дребезжит мобильный.
– Вы в порядке? – спрашивает Али. – Я слышала о том, что случилось в участке.
Слова застревают у меня в горле. Наконец я выдавливаю их:
– Ты нашла Рэйчел?
– Нет, но, думаю, я нашла ее машину.
– Где?
– Ее обнаружили брошенной две недели назад и забрали с Хэйверсток-хилл. Теперь она в парке на Реджис-роуд. Хотите, чтобы я ее осмотрела?
Читать дальше