Джеймс Дики - Избавление

Но в конце концов нужно возвращаться к передвижению на коленях, которые лучше, чем какая-нибудь другая часть тела, приспособлены для карабканья по каменным стенам, отклоняющимся от вертикали под определенным углом. И я снова стал на четвереньки.

Мое продвижение было довольно болезненным, но я продвигался вперед и вверх. Мне приходилось ползти, но уже не нужно было заниматься любовью со стеной, не нужно было ее ебать, чтобы, освещенная лунным светом, она подарила мне пару сантиметров пути вверх; теперь между моими бедрами и камнем был большой зазор. Я мог бы даже – хотя и проявляя осторожность – лягнуть камень подо мной, и он бы меня уже не сбросил.

Мои ступни болезненно изгибались под разными углами, в разные стороны. Ведомый Бог знает какой интуицией, я продолжал карабкаться как некое существо, порожденное скалой и теперь возвращавшееся домой. Часто рука или нога съезжали, но обязательно натыкались на что-нибудь, мне уже знакомое, сами по себе, без моей помощи, цеплялись за выступ, и я полз и полз вперед и вверх. Стена уже ничего не могла со мной поделать, не могла ничего такого выкинуть, с чем бы я не справился, как говорят, в мгновение ока. Я неостановимо поднимался вверх.

Таким вот образом я выбрался на край стены и попал в какой-то миниатюрный каньон. Да, я вылез наверх и мог разогнуться и встать во весь рост. Хотя я почти ничего вокруг себя не видел, по ощущению мне это напоминало канаву, по которой я шел в тумане, охотясь на оленя. Под ногами – как замечательно было ощущать что-то под ногами – было полно мелких и крупных камней, но я достаточно уверенно шел вперед. Стены расселины, по мере того, как я продвигался все дальше от края скалы, должны были бы опускаться, но они не опускались – зрительно они оставались на той же высоте из-за густых кустов и призрачных деревьев, росших по краям расселины. Деревья постепенно обретали плотность и осязаемость, их становилось все больше и, наконец, их ветви стали склоняться надо мной. Я вышел из расселины.

Я снял лук, висевший на сгибе локтя. Со мной было все, с чем я начал подъем; на боку висел нож, сообщавший своим присутствием, для чего может служить; моток веревки, который, может быть, ни для чего и не пригодится, а может, окажется для чего-то нужен. Я смотрел по сторонам, на пустоту, на красоту.

Взглянув вверх по течению реки, я увидел неровный, слепяще-белый треугольник порогов, которые нас вышвырнули из байдарок. А больше там нечего было высматривать, кроме непрекращающегося, почти бесшумного потока воды – течет себе и течет. Я отвернулся от реки и столько же времени, сколько смотрел на нее – или, по крайней мере, мне так казалось, – вглядывался в лес. Я подошел к соснам, росшим на твердой, ровной почве, прислонился лбом к стволу одного из деревьев, потом засунул между лбом и деревом руку.

Постоял, подумал. Куда теперь? Я вернулся к краю скалы, чтобы еще раз взглянуть на реку. По краю росли редкие деревья. Сквозь хвойные иголки я видел луну, освещающую реку, и почему-то впервые серьезно подумал о том, что скоро эта река исчезнет. Вода поднимется высоко, может быть, чуть ли не до того места, где я сейчас стою; река вздуется, выплеснется из своего русла; камни, в которых нам крепко досталось, покроются водой, уйдут в глубину; вода будет терпеливо, неостановимо подниматься вверх, выискивая каждый выступ, который меня вел наверх, а потом подберется к краю, к тому месту, где я стою в лунном свете. Я сел на холодный камень на краю скалы и посмотрел вниз. Мне представилось, что если бы я вдруг упал вниз, я мог бы, пролетая мимо скалы в этом буйстве лунного света, инстинктивно схватиться за что-то, и это удержало бы меня от падения; мне казалось, что из всех тех мест, в которых я мог бы погибнуть, эта скала не могла бы меня убить.

Мало-помалу я стал возвращаться к обдумыванию того, что мне предстояло сделать.

С этим решено. Дальше что? Мне нужно стрелять в него из засады, по возможности в спину. Но для этого нужно определить место, откуда он будет вести стрельбу. В этом придется полагаться не только на расчеты, но и на везенье. И мне нужно будет выстрелить в него, когда он полностью изготовится к стрельбе, когда будет полностью поглощен своей мишенью... но это сильно увеличит опасность того, что он может успеть выстрелить по Бобби и Льюису.

Я так долго и так усиленно думал о нем, что и по сей день считаю, что тогда, на скале, наши мысли слились. Не то чтобы я почувствовал, что становлюсь злодеем. Нет, мной овладело колоссальное физическое равнодушие, такое же огромное и бесчувственное, как все залитое лунным светом пространство вокруг меня; равнодушие по отношению не только к телу другого человека, который будет извиваться и корчиться на земле, пронзенный стрелой, но равнодушие и по отношению к моему собственному телу. Если бы Льюис не застрелил того, второго, этот человек и я испытали бы то, что называют физической близостью, для меня болезненную и ужасающую, а для него гадким образом приятную. Но так или иначе, мы стали бы единой плотью, там, на земле, в лесу, и думать об этом было очень странно. Кем он был, этот человек? Преступник, сбежавший из тюрьмы? Наемный рабочий с какой-нибудь фермы, отправившийся поохотиться? Бутлегер [8] Человек, незаконно производящий и сбывающий виски; американский «самогонщик». ?