Джеймс Дики - Избавление

– Это... я виновата?

– О Господи, конечно, нет! – сказал я.

Но на самом деле в этом, частично, была и ее вина. Собственно, в возникновении чувства безысходности есть вина любой женщины – она представляет собой нормальный, обыденный мир.

– Знаешь, мне не хотелось бы, чтобы ты уезжал вот так... Точнее, я просто не хочу, чтоб ты ехал с таким настроением. Могу я что-нибудь сделать, чтобы исправить его?

– Можешь.

– А у нас есть время?

– А мы заставим время подчиниться нам. В конце концов, Льюис может и подождать немного. Не на самолет же мы опаздываем. А вот я ждать уже не могу.

Мы сплелись в любовных объятиях.

– Ложись на спину, – сказала Марта.

У нее были очень ласковые руки, они хорошо знали мое тело. В ней осталось что-то от медицинской сестры – практичный подход к сексу, обдуманные, неспешные действия, лишенные какой бы то ни было стыдливости, направленные на то, чтобы приносить максимум удовольствия. Что меня очень заводило. Кровь быстрее текла у меня в жилах, я весь отдался ее рукам; в тишине было слышно влажное причмокивание ее любовных нутряных соков. Потом Марта сползла с меня, положила посреди кровати подушку, отбросила одеяла нетерпеливым жестом и примостилась спиной ко мне, лицом в подушку. Я пристроился сзади, и стоя на коленях, вошел в нее. Передо мной трепетали, поднимались и опускались ее ягодицы.

– Да, да, вот так, – приговаривала она, – вот так.

Тепло ее тела, охватывающее меня трепещущими волнами, вызвало во мне воспоминание. Перед моими глазами возникла натурщица в студии, отбрасывающая назад свои волосы и прикрывающая грудь рукой. И в самом центре так умело и возбуждающе двигающихся передо мной ягодиц Марты сиял золотистый глаз, зовущий не к сексу, столь необходимому для существования, а обещающий совсем другое – другую жизнь, избавление.

Я отправился в туалет, и стоя с закрытыми глазами, заструил. Опорожнив пузырь, я запахнул халат и посмотрел в зеркало. Свет, падавший сбоку, высвечивал ту часть головы, где волосы мои стали уже совсем редкими, безошибочно отмечая места, лысеющие быстрее всего, и бросая тени под глазами, будто сообщая мне, что кожа вокруг глаз уже никогда не будет такой, какой была раньше. Наверняка я буду стареть быстро. Но пока еще у меня были хорошие плечи, а бедра и живот, хотя и достаточно тяжелые, оставались упругими. Волосы густо покрывали грудь и верхнюю часть спины; заросший участок напоминал по форме ярмо. Свет лампы окрашивал волосы в мягкие сероватые тона, по цвету напоминавшие обезьяний мех.

Если бы у меня была возможность выбрать себе внешность по образцу кого-нибудь из ныне живущих, или исторических личностей, или совместить в себе черты и части тела разных мужчин прошлого и настоящего, я бы не знал, на чем остановиться. Наверное, в какой-то степени я позаимствовал такое отношение к собственной внешности у Льюиса. Он постоянно тренировал свое тело, но к одежде относился весьма равнодушно – у него на каждый сезон было всего два-три костюма. Никакого пиетета к одежде у него не было – не то что к телу. «Важно то, что ты можешь заставить свое тело делать, – говорил он, – и что оно сделает для тебя даже тогда, когда ты и не подозреваешь, что же тебе, собственно, нужно. Если будешь постоянно держать себя в форме, или даже, если хочешь, выходить за пределы того, что ты считал для себя предельно возможным – это и спасет тебя». «Спасет меня? – спрашивал я. – Спасет от чего? Или для чего?» Несмотря на мой скепсис, Льюис принимал меня и поддерживал со мной близкие отношения; можно сказать, что я был его лучшим другом. Он заявлял, что я необычно постоянен во всем и мог придерживаться избранного пути в любом деле почти так же стойко, как и он. Единственным моим недостатком, по мнению Льюиса, было неумение верно оценить расстояние. Он считал, что искусство стрельбы из лука не зависит от верного глаза. То есть, он считал, что стрельба из лука, если она не основывается на врожденных, чисто инстинктивных качествах того, кто ею занимается, вообще не может называться настоящей стрельбой. На четырнадцати мишенях я обычно выбивал около 160 очков, а Льюис стабильно показывал 230, а иногда подымался и до 250. Наблюдать за тем, как он стреляет и как любовно ухаживает за луком и всем тем, что к нему прилагается – тетиву и все прочее он изготавливал сам, – было одно удовольствие.

В гостиной было полутемно. На полу и в окнах лунный свет уже погас. Я стоял у окна и смотрел на занимавшийся рассвет, что за последние десять лет мне приходилось делать нечасто. В гостиную вошла Марта. На ней был халат с оборками. Не задерживаясь в комнате, она двинулась на кухню. У двери остановилась.