Юлия Трегубова - Тёмный

Он шел по узеньким улочкам, вдыхая чистый воздух, запах свободы, прошлого, тягуче-плавного, застоявшегося времени. Словно кисель, затягивающий и обволакивающий душу. Его влекла башня, желто-белая, нарядная, шпилем вонзающаяся в ватно-упругую небесную плоть. Он приблизился, посмотрел вверх — колокольня. За каменным забором располагался не до конца восстановленный Ризоположенский монастырь.

— Подняться не хотите? — встретила вопросом монашка в черной до пят рясе.

Герман пожал плечами, еще раз растерянно глянул вверх.

— Поднимитесь, — продолжала уговаривать монахиня, — сто рублей пожертвуйте и поднимайтесь. Вон там вход.

Герман сунул женщине бумажку и подошел к тяжелой, обитой чугунной решеткой двери, за которой открывался обшарпанный лестничный пролет. Бетонные ступени спиралью круто уходили ввысь. Старинные, изъеденные временем перила на металлическом ограждении совсем не создавали ощущение безопасности. Наоборот, вся конструкция выглядела настолько зыбкой, что, казалось, стоит только пошатнуться, оступиться, неосторожно топнуть, как все полетит вниз.

Герман, затаив дыхание, поднимался все выше и выше. Словно преодолевал еще один круг мытарств, проходил круг ада, продираясь сквозь дебри позабытой людьми лестницы Иакова туда, где ангелы воспевают Творца.

Удивительная метаморфоза происходила в его душе. Он — скарабей, тот, кто призван умирать и возрождаться. Жизнь, восставшая из пепла, из праха, как солнце, погаснув за горизонтом, снова рождается на востоке.

И то же возрождение под видом воскрешения из мертвых обещают эти стены. Как много общего в столь разных культурах. А может, все различия надуманы? Ведь есть только одна бесконечность в вечном цикле смертей и рождений. Так было всегда — в вечности и бесконечности — каждое утро рождалось солнце, чтобы вновь умереть на закате.

И вот он наверху. Сильный ветер едва не сбил с ног. Перед глазами весь город как на ладони. Удивительная и завораживающая панорама. Голова закружилась.

Ветер хлестал в лицо, настырно толкал вниз, хотел скинуть с пьедестала, словно с незаслуженно взятой высоты.

На небольшой смотровой площадке, которую облюбовали голуби — уж слишком это было заметно по толстому белому налету, — стоял мужчина в неприметной серой куртке и таких же серых кроссовках, которые когда-то были белыми, но паутина мелких трещинок так их оплела, что те навсегда утратили былой цвет.

Как только Герман поднялся, мужчина зыркнул в его сторону острым с прищуром взглядом. Сплюнул, сделал последнюю затяжку, держа окурок большим и указательным пальцем, и ловким щелчком стрельнул им в сторону.

— Эй, — окликнул он, — закурить есть?

Герман отрицательно мотнул головой. Но мужчину ответ не устроил. Он вперевалочку зашагал к Герману.

— Ты че, мля, папиросу пожалел?

«Вот он — момент истины», — промелькнула мысль. Герман глянул вниз, ноги невольно подкосились. Мужчина приблизился к Герману вплотную, так, что ощущалось его крепкое табачное дыхание. Желтоватое обветренное лицо с такими же желтоватыми склерами глаз смотрело на него. Бунтарь, отвергнутый обществом, изрыгнутый, но не смирившийся, готовый удавить за отказ поделиться куревом. Но не из-за обострившегося приступа никотиновой зависимости, а чувства справедливости — своей извращенной справедливости. Но каждому надо чем-то жить.

— Или я лицом не вышел, мля? — проговорил мужчина прямо в упор, еще раз обдав Германа несвежим дыханием.

— Я, я не к-курю, — заикаясь, произнес Герман.

Он подошел к самому краю и совсем было обмяк. Мужчина потянул к нему руки, вот уже почти схватил за воротник. Герману показалось, что он ощутил падение, сопротивление ветра. Представил, как вылетела под натиском рассекаемого воздуха последняя слеза.

Сильным рывком мужчина потянул Германа на себя за лацкан тоненького пальто.

— Тебе чего, жить надоело? — спросил он, когда поставил Германа, который уже почти перевалился за низкое ограждение смотровой площадки, на ноги. — Тут знаешь какая высота? Расхерачишься на фиг.

Герман смотрел округлившимися глазами на своего спасителя, в котором еще несколько мгновений назад видел палача.

— Не куришь, говоришь? — продолжал мужчина. — Это ты молодец. Здоровый образ жизни, нах…

Потом еще раз сплюнул под ноги, похлопал широкой ладонью Германа по плечу:

— Ну, бывай! — и нырнул в маленький проем к лестнице.

Герман остался один, обдуваемый ветром, и наблюдал, как катится солнце на запад, как из последних сил сияет раскаленным золотом диск почти на горизонте.