Дэниел Сильва - Исповедник

Он помедлил в нерешительности, потом надавил сразу две кнопки. Через несколько секунд сонный голос ответил: «Ja?» Габриель пробормотал пароль. Где-то загудело, и дверь открылась. Они переступили порог, и она закрылась за ними автоматически. Подождав немного, Габриель открыл и закрыл ее еще раз на тот случай, если кто-то слушает. Потом положил стопку листовок на пол и направился к лестнице – быстро, пока не проснулась старуха домоправительница.

Они бесшумно прокрались по лестнице на площадку второго этажа. На двери квартиры Бенджамина все еще висела полицейская лента, а приколотая записка извещала, что вход воспрещен. Ни цветов, ни листка с соболезнованием уже не было.

Кьяра опустилась на колени и принялась колдовать над замком. Габриель, стоя спиной к ней, наблюдал за лестницей. Примерно через тридцать секунд он услышал сухой щелчок и повернулся – Кьяра уже открывала дверь. Они нырнули под ленту и прошли в комнату. Габриель закрыл дверь и включил фонарик.

– Работаем быстро, – сказал он. – Беспорядок нас не волнует.

Они перешли в большую комнату с видом на улицу – комнату, которую Бенджамин использовал в качестве кабинета. Луч фонарика наткнулся на намалеванную на стене неонацистскую символику.

– Боже, – прошептала Кьяра.

– Начни с того конца, – сказал Габриель. – Обыскиваем каждую комнату вместе, потом переходим в следующую.

Оба знали свое дело. Габриель разобрал на кусочки письменный стол. Кьяра проверяла книги, снимая их с полки и пролистывая страницы.

Ничего.

Габриель занялся мебелью: снимал чехлы, прощупывал подушки. Ничего.

Перевернул кофейный столик и открутил ножки – никаких полостей. Они вдвоем перевернули ковер и тщательно осмотрели его, надеясь обнаружить прорези для документов.

Ничего.

Габриель опустился на четвереньки и терпеливо проверил каждую половицу. Ничего.

Кьяра сняла крышки с вентиляторов. Черт!

В дальнем конце комнаты находилась крошечная кладовка, тоже заполненная книгами. Они вместе обыскали ее и ничего не обнаружили.

Закрывая дверь, Габриель услышал слабый незнакомый звук, не похожий ни на скрип петель, ни на шорох. Он взялся за ручку и несколько раз быстро открыл и закрыл дверь. Открыть, закрыть, открыть, закрыть, открыть…

Дверь была полая, и внутри ее что-то находилось.

Он повернулся к Кьяре:

– Передай мне отвертку.

Габриель опустился на колени и выкрутил шурупы, державшие ручку и защелку. Вытащил саму защелку. К ней была привязана нейлоновая нить, уходившая в дверную полость. Он осторожно потянул нить и вытащил пластиковый пакет с замком-молнией. Внутри лежали какие-то бумаги.

– Боже мой, – прошептала Кьяра. – Нашли! Поверить не могу!

Габриель достал из пакета тщательно сложенные листы, развернул их и поднес к фонарику. Потом выпрямился, выругался себе под нос и передал бумаги Кьяре.

Это была копия письма сестры Регины.

Габриель поднялся. Им понадобился целый час, чтобы найти то, что у них уже есть. Сколько же потребуется времени, чтобы отыскать то, что нужно? Он вздохнул и повернулся.

И только тогда заметил тень человека, стоящего в комнате посреди разбросанных вещей. Рука сама нырнула в карман, пальцы сжали рукоять «беретты». Он уже направил на незнакомца пистолет, когда цель попала под луч фонарика Кьяры. По счастью, Габриель не успел спустить курок – потому что в десяти футах от него стояла, прикрывая ладонью глаза, старая женщина в розовом халате.

В крошечной комнате фрау Ратцингер царила прямо-таки патологическая аккуратность. Стерильная, без единого пятнышка кухня. Расставленные строго по размеру тарелочки и блюдечки в стеклянном шкафчике. Все как в тюремной камере. Впрочем, подумал Габриель, во многих отношениях это и была тюрьма.

– Где вы были? – осторожно спросил он, выбирая тон, каким взрослые разговаривают с ребенком.

– Сначала в Дахау, потом в Равенсбрюке, а уж затем в Риге. – Она помолчала. – В Риге погибли мои родители. Их застрелили эсэсовцы. Застрелили и бросили в траншею вместе с двадцатью семью тысячами других. А выкопали траншею русские военнопленные.

Женщина закатала рукав и показала им номер – такой же, который так отчаянно старалась скрыть мать Габриеля. Даже в самую сильную жару она носила блузки с длинными рукавами, чтобы люди не видели страшной татуировки. Печать позора, говорила она. Эмблема еврейской слабости.

– Бенджамин опасался, что его убьют. Ему постоянно звонили и говорили всякие гадости. Иногда какие-то люди стояли ночью под его окнами. Его хотели запугать. Он сказал мне, что если с ним что-нибудь случится, то сюда придут люди из Израиля.