Карло Лукарелли - Оборотень

Лорис извиняется:

– Кой черт мог знать, что он журналист, этот тип… Нас познакомили на вечеринке, мне его представили как криминолога, а поскольку он не врубался, то я…

В десять часов приходит факс от адвоката Фольи, адресованный в прокуратуру, копия главному комиссару полиции и начальнику оперативной группы: «…любая, подчеркиваю, любая информация, переданная в прессу и дискредитирующая моральный облик и социальный статус нашего клиента…»; следом – факс от заместителя прокурора Ландзарини, адресованный главному комиссару полиции, копия заместителю начальника оперативной группы: «…любая, подчеркиваю, любая информация, переданная в прессу в нарушение тайны следствия…»

Грация сидит, потупив взгляд, вот-вот заплачет, а главный комиссар полиции стучит кулаком по моему столу и орет мне в лицо:

– Если я еще хоть один раз, один-единственный раз услышу эту белиберду про Волка-оборотня…

Кровь была везде: на подбородке, в волосах, в ноздрях, даже в ушах.

Он загрыз ее до смерти.

Потом, откинув голову, закрыл глаза и, раздувая шею, попытался завыть, но не получилось. Его душил смех.

Я так крепко сжимаю руль, что костяшки пальцев побелели. Замечаю это только тогда, когда Грация нечаянно касается моей руки. Чувствую на себе ее пристальный, изучающий взгляд, а ее саму не вижу, уставившись в запотевшее ветровое стекло. Дом 31 по улице Кампителли, с тремя ступеньками, запертой парадной дверью, подсвеченной домофоном, то появляется, то исчезает под струями дождя, с которыми сражаются включенные «дворники».

– Вот увидишь, мы его поймаем, – заявляет Грация.

Меня колотит от злости, я сжимаю челюсть с сухим щелчком, так, что проступают желваки.

– Но как? – кричу я. – Без прослушивания телефона, без обыска, без наблюдения, без наружной слежки? Да если он нас с тобой здесь заметит, то сам заявит в полицию!

Грация трогает меня за руку, ее маленькие смуглые пальцы с коротко остриженными ногтями скользят по тыльной стороне ладони, бледной, поросшей редкими волосками.

– Я кое-что придумала, – шепчет она. – А именно… Раз он ищет наркоманок лет двадцати… Мне чуть за двадцать, и если я притворюсь наркоманкой…

Я оборачиваюсь, и она продолжает, все громче и решительней:

– Да-да: я так составлю график дежурств, что смогу каждый вечер пару часов проводить на панели, и поскольку он меня не знает в лицо…

– По-твоему, если инженер увидит девицу, дефилирующую у самого его дома, он не заподозрит, что это ловушка?

– Да, я думала об этом, и вот что пришло мне в голову… На улице Кампителли одностороннее движение, нужно доехать до конца, чтобы развернуться, иначе нарушишь правила; а в конце улицы – привокзальный сквер, где вечно толкутся уличные; нигерийки, конечно, но если мы устроим подряд несколько облав, они переберутся куда-нибудь еще, и тогда я…

– Нет, нет, нет, нет… – Я мотаю головой и в то же время думаю, что, возможно, инженер, все время проезжая мимо, рано или поздно… – Это не лезет ни в какие ворота, из этого ничего не получится, к тому же это опасно…

Грация улыбается, чуть скривив рот, и бросает на меня жесткий, почти злобный взгляд.

– Опасно для него… – шепчет она. Обнимает меня. Больно прижимает шею. – Как мило, что ты за меня боишься…

У меня возникла другая идея.

Профессор, вчера вечером, снова под башней с каменными монстрами, за бокалом красного вина:

– А куда подевалась студентка? По крайней мере с этой у него должна была возникнуть проблема сокрытия трупа, которая, если вы помните, является первым слабым местом серийного убийцы. Если чувства вины не обнаруживается, смените тактику, комиссар, и ищите тело; найдите то место, куда он запрятал студентку…

Я отпускаю руль, потому что больше не чувствую рук. Мурашки бегут по предплечьям, запястьям, пальцам…

– Ночуешь у меня?

– Да нет… Лучше не надо, лучше я пойду домой…

– Почему? Боишься сплетен? И потом – как это ты говоришь «к себе домой», когда в твоем доме живет чужая женщина?

– Ну, не знаю… Я и тебе помешаю спать…

– Этого-то я и хочу… чтобы ты не давал мне спать какое-то время… долгое время – а потом уж я постараюсь сделать так, чтобы ты заснул…

Она смеется. Я – нет. Пристально смотрю через ветровое стекло; сердце бешено бьется, желудок тоскливо сжимается. Представив, как горячее тело Грации обволакивает меня, я испытываю желание и одновременно неловкость. Почему? Я должен все для себя прояснить.