Кэрол О'Коннелл - Присяжные обречены

Престарелый адвокат стоял в окружении полицейских и, может, еще сотни простых зевак.

Сцена не привлекла много народу, поскольку большинство пассажиров метро, очевидно, нездешних, спешили по собственным делам, не обращая внимания на других. Они садились в приходящие поезда и исчезали в разных направлениях. Однако истинные жители Нью-Йорка собрались в круг, всегда готовые к очередному живому шоу.

Старик тревожно наблюдал за тем, как симпатичная блондинка, только что обвинившая его в нападении, разговаривает с двумя полицейскими. Повернувшись к нему, детектив Мэллори улыбнулась, в чем старик увидел добрый знак. Скоро возникшее недоразумение будет тихо и мирно разрешено.

Мэллори опустила глаза на свои черные кроссовки.

– Ты наступил мне на ногу, – раздраженно произнесла она. – Есть платок?

– Да-да, конечно, – какая смешная цена за свободу, всего-то. С вежливым поклоном старик достал из кармана аккуратно свернутый платок с монограммой ирландской льняной фабрики и протянул его Мэллори. Та подержала его немного в руках, устремив холодный взгляд на старика. Когда она развернула платок, там оказалась двадцатидолларовая бумажка. Старик ошеломленно уставился на деньги. Как это могло…

– Взятка? – Мэллори подняла вверх носовой платок вместе с загадочной банкнотой. Она вручила все одному из полицейских: – Деньги – это улика. Приложите к делу.

– Но это не мои деньги, – изумленно произнес адвокат. – Я могу доказать, – он открыл бумажник. – Видите? У меня меньше пятидесяти ничего нет.

– Теперь ты пытаешь подкупить нас всех? – Мэллори повернулась к полицейским. – Отличное основание для обыска. Проверьте, нет ли у него оружия.

Из карманов было выпотрошено непонятное содержимое, в том числе полицейские конфисковали рыжий парик, трость и темные очки. Толпа подступила ближе: с каждой минутой шоу становилось интересней.

– Надеюсь, ты сможешь это объяснить, – зловеще произнесла детектив. – Так что ты задумал?

Рикер проснулся от легкого стука. Трость слепого?

Нет, не то.

Джо тихо постукивала каблуками по полу, отбивая чечетку. Заводной ритм словно складывался в слова: очнись, очнись. Рикер открыл глаза шире и увидел капельницу над кроватью, трубка шла вниз и заканчивалась иголкой в его руке.

– Это валиум, – сказала она.

Валиум? Как унизительно – лекарство для немощных старушек. Куча таблеток на столике у кровати дополняла картину больничной палаты инвалида. Рикер опустил глаза на грудь, где должны были быть еще четыре огнестрельных ранения, и увидел, что его переодели. Сейчас на нем была черная футболка и черные брюки, которые он редко надевал, о чем свидетельствовало отсутствие пятен и прожженных сигаретой точек. Ноги были голыми. Его обрядили, словно покойника.

– Кто выбирал эту одежду, а, Джо?

– Я. Это твой саван, ты же сегодня мертв, – она улыбнулась, словно в этом было что-то веселое. – Этой уловке я научилась в колледже. Помнишь выпускные? Время, когда ни за что на свете не хотелось подниматься с постели? Притворившись мертвым, можно себя хоть как-то взбодрить, ведь никто ничего не требует от трупа. Когда умираешь, жизнь становится такой легкой. Кстати, забыла сказать, это я тебя переодела, поэтому, раз уж я видела тебя обнаженным, могу я хотя бы узнать твое имя?

– Я сказал тебе, когда мы познакомились, Джо. У меня нет имени и никогда не было, – Рикер порылся в кармане, но ничего не нашел. – Можешь принести паспорт и посмотреть сама.

– Я уже смотрела. Там стоит только буква П. Что она обозначает?

– В моем свидетельстве о рождении была только эта буква, – Рикер наблюдал за тем, как она убрала капельницу, и тут только заметил следы других уколов – лекарственный коктейль. Он чувствовал некоторую слабость, но спать не хотелось, и голова не была затуманена. Рикер без лишней помощи смог встать с кровати. Если бы он знал, что задумала Джо, он бы завернулся в одеяло и продолжил спать.

Лейтенант Коффи удобно сидел в первом ряду в темноте, но на другой стороне зеркального стекла шоу подошло к концу. В ярко освещенной комнате напротив находился старик-заключенный, которого охранял огромный полицейский с таким суровым выражением лица, что, казалось, в любую минуту он мог перейти к рукоприкладству. Детективу Яносу было приказано не разговаривать с заключенным, поскольку его мягкий голос свидетельствовал о доброй и отзывчивой натуре – его обожали дети и животные. Поэтому детектив только молча смотрел на старика, лишь изредка бормоча что-то в ответ. Заключенный же, напротив, весело улыбался, очевидно, наслаждаясь обществом Яноса. Он болтал без умолку, не обращая внимания на недружелюбные ответы.