Дмитрий Герасимов: Последняя репродукция

– Вы пришли добить меня? – спросил он тихо. – Уничтожить? Вы имеете на это право. Это справедливо.

– Знаете, – сказал Федор, – когда я ехал сюда из Склянска, я хотел попросить вас, чтобы вы уничтожили меня. Тем же способом, что и создали. Уничтожили, как мусор, как ненужный человеческий балласт. Вы сами говорили: жизнь дублера – сплошной черный цвет… Это значит – я обречен вычерпывать только страшную, нелепую, несчастливую половину моей собственной жизни. Это значит – я до конца дней буду встречать только зло, предательство, обман. Мне суждено общаться с завистниками и злодеями, с негодяями и лжецами. Я подумал: если мою жизнь возьмется описывать художник или писатель, его непременно спросят: «Друг! А где же положительные герои? Где же герои, вызывающие хотя бы симпатию или сочувствие»? А их нет. Вернее, они есть, но только в другой половинке жизни. Не в моей… Поэтому я решил, что попрошу вас об этой услуге, профессор. Вы некоторым образом оказались причастны к моему появлению на свет – вы же и тот, кто должен исправить эту чудовищную ошибку.

– Вы не собираетесь никому мстить… – медленно переспросил Лобник, – а, наоборот, хотите, чтобы уничтожили… вас?

– Хотел, – поправил его Федор, – пока вдруг не понял, что моя жизнь – это единственная возможность быть счастливым для моего… для меня другого, который в Склянске. И для Елены, которая любит меня… то есть его… Профессор, я ни к кому не испытываю ненависти. Я не хочу ни у кого вытребовать свою собственную жизнь обратно, не собираюсь отбирать ни у кого себя самого. Я подумал: если от моей жизни напрямую зависит счастье другого человека, а с ним – и моей любимой, и моего отца, то… разве плоха такая жизнь?

Лобник надел очки и слушал Федора, тараща в изумлении на него глаза, и без того увеличенные толстенными линзами.

– Чего же вы хотите… от меня? – Голос профессора дрогнул, словно он сдерживал рыдания.

– Я хотел спросить вас… – Лосев смутился, – как математика.

– Я физик, – вздохнул профессор.

– Есть ли вероятность того… – Федор сжал пальцы и побледнел, делая усилие над собой, – что я тоже могу быть… словом, что мое черное может стать немножечко серым?

– Я не могу ответить на этот вопрос физически или математически, – ответил Лобник и опять снял очки.

– Тогда скажите мне… не как физик, а как человек, мой создатель. Просто дайте мне надежду…

Лобник вытер платком глаза, встал, подошел к Лосеву и вдруг обнял его:

– Простите меня. Простите, если сможете…

Лосев уже давно ушел, а профессор еще долго сидел за своим огромным столом, положив перед собой руки и устало сгорбившись. Через распахнутое окно в комнату вливались звуки суетливой, деловой, временами беспечной, многоликой человеческой жизни. Лобник поднял со стола огромную линзу и посмотрел сквозь нее в слепую бездну оконного света. Потом он встал, медленно стащил с себя одежду и пошлепал босыми ногами в ванную комнату.

Из желтоватой глубины зеркального отражения на него в последний раз взглянул странный, сутулый человек с продолговатым лицом и рыжими бакенбардами. Профессор заткнул сливное отверстие в ванне и пустил воду. В зеркале еще на минуту отразилась подрагивающая, иссушенная рука, очищающая, как семечки, шелуху оберток с упругой пластинки бритвенного лезвия.

Еще через полчаса в ровной, как стекло, чернеющей воде остывало похожее на ствол сухого дерева тело маленького бога…

Страшный человек с бакенбардами, как и обещал, убил профессора Лобника.

На следующий день гулкую рабочую тишину лаборатории прорезало ахнувшее:

– Коллеги! Это ужасно! Старикан умер!

– Не может быть!

– Что вы говорите? Как – умер?!

– Лобник скончался?

– Говорят, он покончил с собой!

– Да вы что?! Он же такой… жизнерадостный был всегда!

– Братцы, это конец. Такая потеря…

Новость стремительно прошуршала по коридорам института, спотыкаясь на лестничных проемах и гулко щелкнув в треснувших полушариях старого настенного звонка.

В лаборатории долго не могли оправиться от шока. И только один сотрудник многозначительно и понимающе молчал, поглядывая на коллег, а потом обронил еле слышно:

– Говорите, он вскрыл себе вены? Я все-таки маленький бог!

– Странно… Просто невероятно! – повторил мужчина, почти вплотную приближая лицо к картине.

Он был взволнован и растерян.

– Что случилось, Федор? – спросила женщина, недоуменно и виновато оглядываясь на сотрудницу галереи.