Кристофер Фаулер - Темный аншлаг

В компании с Брайантом у Мэя поднималось настроение. Ему всегда казалось, что где-то за пределами провинциальной глуши пылкие молодые люди позволяют себе мыслить свободнее и раскованнее. И вот он наконец попал туда, куда всегда стремился.

– Как вы можете уделять такое внимание намерениям убийцы, когда налицо жертва? – с жаром спросил Бидл.

– Потому что мы ничем не можем помочь жертве. Джон, согласись?

– Согласен, но как не сожалеть о смерти того, кто молод.

В течение многих лет детективы так часто спорили друг с другом, что в конце концов обсуждение противоположных точек зрения перетекало в перебранку сродни привычным каждодневным диалогам супружеской четы. Брайант тяготел к нестандартному образу мыслей; мнения Мэя были изменчивы, но, казалось, его постоянно что-то удивляло. Он был проще, сердечнее, доступнее для общения. Обладал способностью проникаться чувствами жертв. Брайант был полной его противоположностью. Руководствовался загадочными трудами ученых и теориями, граничившими с суеверием. Было в нем нечто не от мира сего, словно он обитал в городе уже не первое столетие. Бидл никак не мог уловить ход его мыслей, не мог понять, что именно заставило Брайанта столь быстро довериться Джону Мэю. Казалось, ужасы войны затронули Брайанта разве что в академическом плане, а доброта ему вовсе была чужда. Мыслительные процессы Мэя проследить было проще. Брайант просто пугал людей. От него пахло каким-то отталкивающе резким лосьоном после бритья, и выглядел он как растерянный, изверившийся в жизни студент. Книгам он доверял больше, нежели людям.

Бидл был из породы наблюдателей. Он молча взирал на происходящее, замечая те нюансы, которые остальные упускали из виду. Он сразу почувствовал подводные течения, которые могли бы развести обоих детективов в разные стороны. И взял это на заметку. В плане карьерного роста это могло пригодиться.

– Сидней, не отвлекайся. – Мэй указал на классную доску. – Точки соответствия на этих отпечатках ног.

Бидл стал рассматривать приколотые к верхней части доски фотографии, пытаясь на них сосредоточиться.

– Рисунок похож по форме и размерам, а вот здесь, кажется, надорванный участок в подъеме, это их роднит, – отметил он. – Судя по рельефу подметок, это были парусиновые туфли на резиновой подошве, что хорошо, ведь разные компании выпускают такие туфли со своим характерным рисунком.

– Я заметил, что многие члены труппы носят специальные туфли для сцены на такой же резиновой подошве, – добавил Мэй.

– В таком случае куда нам направиться с этими отпечатками?

– Они остались на линолеуме и бетоне, так что я попытаюсь получить более детальное изображение с помощью электростатики.

Мэй знал, что можно пропустить электрический заряд сквозь лист фольги, прослойки между двумя кусками ацетата, сфотографировать тот под определенным углом к поверхности, и тогда проступят те детали, которые иначе не видны.

– Нет необходимости. Мне сообщили, что подобные туфли продают в специализированном магазине на Сент-Мартинз-лейн. Разобраться с этим – твоя работа до конца рабочего дня, Сидней. Перерой квитанции. – (Бидл выглядел смущенным.) – В чем дело?

– Мы должны искать ее врагов.

Брайант помрачнел:

– Мистер Бидл, что означает для вас число «сорок восемь»?

– Первые сорок восемь часов – самое важное время при расследовании любого убийства, – промямлил он.

– А вас не затруднит поведать нам – почему?

– Улики начинают разрушаться.

– Точно. Вещественные доказательства имеют тенденцию разрушаться. Эти едва видимые следы исчезнут, а люди, знавшие несчастную молодую особу, никуда не денутся.

– Мне кажется, мистер Брайант пытается отметить, – сказал Мэй, – что, независимо от того, как тщательно мы стараемся сохранять место преступления, картина исподволь меняется. Город, в котором мы живем сейчас, уже не тот, что пять минут назад.

– Да нет, Джон, тот самый, – вскинулся Брайант. – Все дело в циклах роста.

– Я не уверен, что понял. Циклы роста?

– В определенных местах силы природы восстанавливают порядок из хаоса, и ничего с этим не поделаешь.

– Мне кажется, сейчас не время для семантических дискуссий, – отозвался Мэй.

– Это не семантика, а психогеография. Назови самую пресную и тоскливую центральную улицу в Лондоне. Первой в твоем списке окажется Нью-Оксфорд-стрит. Почему? Потому что это искусственное творение девятнадцатого века; она была мертвой, когда ее построили, и так будет всегда. В месте, которое было искусственным по самой природе своей, естественный рост невозможен.