Майкл Роботэм - Подозреваемый

Возможно, в последний момент он обернулся. Он даже мог видеть лицо водителя за секунду до того, как исчезнуть под бампером. Его тело, зажатое в раме мотоцикла, протащило под грузовиком сотню ярдов.

– Что происходит? – спрашивает Мел. Я представляю себе ее крупный яркий рот и мягкие серые глаза.

– Лукас Даттон – где он сейчас?

Мел отвечает спокойным, но дрожащим голосом:

– Он работает на какую-то правительственную организацию по вопросам подростковой наркомании.

Я помню Лукаса. Он красил волосы, играл в гольф, собирал спичечные коробки и шотландский виски. Его жена преподавала драму, у них была «шкода», в отпуск они ездили в Богнор, у них подрастали дочери-близняшки.

Мел требует объяснений, но я перебиваю ее:

– Что случилось с близнецами?

– Ты меня пугаешь, Джо.

– Что с ними случилось?

– Одна из них умерла на прошлую Пасху от передозировки наркотиков.

Я забегаю вперед, перебирая в уме имена: Юстас Макбрайд, Мелинда Коссимо, Руперт Эрскин, Лукас Даттон, Элисон Горски – все принимали участие в одном и том же деле о защите прав ребенка. Эрскин умер. Остальные потеряли близких. Но что ему за дело до меня? Я только раз беседовал с Бобби. Безусловно, этого недостаточно, чтобы объяснить мельницы, уроки испанского, «Тигров» и «Львов»… Почему он несколько месяцев жил в Уэльсе, разбивал сад для моих родителей и чинил старую конюшню?

Мел грозится повесить трубку. Я не могу ее отпустить.

– Кто подавал официальное прошение об опеке?

– Конечно я.

– Ты сказала, что Эрскин был в отпуске. Кто подписал отчет психолога?

Она медлит. Дыхание изменяется. Она собирается солгать:

– Не помню.

Я повторяю настойчивее:

– Кто подписал заключение психолога?

Она отвечает – не мне, а прошлому:

– Ты.

– Как? Когда?

– Я положила перед тобой бланк, и ты подписал. Ты думал, что это лицензия опекуна. Это был твой последний день в Ливерпуле. Мы все выпивали на прощание в «Ветряном доме».

Я издаю про себя стон, все еще держа трубку у уха.

– Мое имя было в деле Бобби?

– Да.

– И ты вытащила записи из папок, перед тем как дать мне?

– Это было очень давно. Я думала, это не имеет значения.

Я не могу ей ответить. Трубка падает у меня из рук. Молодая мать крепко сжимает ребенка, покачивая его, чтобы унять плач. Спускаясь с крыльца, я слышу, как она зовет старшего сына в дом. Никто не хочет находиться рядом со мной. Я словно заразная болезнь. Эпидемия.

Джордж Вудкок назвал тиканье часов механической тиранией, превращающей нас в слуг машины, которую мы сами создали. Мы живем в страхе перед собственным детищем – точь-в-точь как барон Франкенштейн.

У меня был пациент, одинокий вдовец, убежденный, что тиканье часов над его кухонным столом напоминает человеческие слова. Часы давали ему короткие команды: «Иди спать!», «Помой посуду!», «Выключи свет!» Поначалу он не обращал внимания на эти звуки, но часы все повторяли и повторяли указания, всегда в одних и тех же словах. Постепенно он начал подчиняться приказам, и часы стали управлять его жизнью. Они говорили ему, что есть на обед и какие передачи смотреть по телевизору, когда стирать, на какие телефонные звонки отвечать…

Когда он впервые уселся в моей приемной, я спросил его, хочет ли он чаю или кофе. Он ответил не сразу. Рассеянно посмотрел на стенные часы и через секунду повернулся и сказал, что хочет стакан воды.

Странно, но этот пациент не хотел, чтобы его лечили. Он мог бы убрать все часы из дома или заменить их на электронные, но в часовых голосах было что-то придававшее ему уверенность и даже оптимизм. Его жена, по всей видимости, была человеком беспокойным и организованным, все время его подгоняла, составляя для него списки дел, выбирая одежду и вообще принимая за него решения.

Он не желал, чтобы я убрал голоса, наоборот, ему необходимо было слышать их постоянно. Дома часы были уже в каждой комнате, но вот когда он выходил на улицу…

Я предложил ему носить ручные часы, но это его не устраивало: они говорили недостаточно громко или бормотали бессвязно. После напряженных раздумий мы пошли на антикварный рынок Грея, где он больше часа прислушивался к старомодным карманным часам, пока не нашел те, что вполне отчетливо говорили с ним.

Часы, тиканье которых я слышу сейчас, возможно, являются стуком мотора «лендровера». Или же это часы Страшного суда – семь минут до полуночи. Мое безупречное прошлое отходит в историю, и я не могу остановить время.