Жан-Кристоф Гранже - Присягнувшие тьме

У меня по спине побежали мурашки:

– Вы хотите сказать, что в ней и заключалась угроза?

– Этого он не утверждал.

– И что вы предприняли? Поговорили с девочкой?

– Нет. Тогда я видел в нем лишь подростка с неустоявшейся психикой. Мысли о дьяволе в таком возрасте – классический случай. Кроме того, неясны были его отношения с Манон. Девочка была младше его на пять лет. Во время наших сеансов я стремился решить прежде всего связанные с этим проблемы. Ему следовало научиться управлять своими желаниями. Вы понимаете, о чем я говорю?

– И вы этим ограничились?

– Послушайте. Всегда легко осуждать психиатров после того, как что-то произошло. Стоит случиться рецидиву, и нас уже осыпают упреками и проклятьями. Но мы же не провидцы!

О том же говорила мадам Бон. Когда-то эти взрослые не смогли допустить, что нелепые детские страхи окажутся реальностью. Немного успокоившись, Азун заговорил снова:

– Возвращаясь назад, я думаю, что Манон действительно угрожали. Но она не могла поверить, что угроза исходит от кого-то из взрослых. Она воображала, что ее преследует какая-то злая сила.

– Но почему она не могла поверить, что ей угрожает конкретный человек?

– Возможно, потому, что привыкла его любить. Произошел психологический конфликт. Такое нередко случается, например при педофилии.

– Значит, вы полагаете, что мать Манон представляла для нее опасность?

– Мать или кто-то из близких.

– Тома никогда не называл имен? Не упоминал о чем-нибудь конкретном?

– Никогда. Говорил только о дьяволе, о бесе.

– А потом вы виделись с Тома? Я хочу сказать, после обвинения в убийстве?

– Да, как только его выпустили. Родители хотели, чтобы я помог их сыну пережить это трудное время. Да они и сами были совершенно выбиты из колеи.

– Тома поправился?

– На мой взгляд, он оказался куда крепче, чем все думали. Настоящей травмой для него было не обвинение, а убийство Манон. А главное, что его никто не слушал, когда он пытался предупредить об опасности. В этом Тома обвинял всех на свете. Он твердил, что вернется, чтобы отомстить за Манон.

Мой список мстителей становился все длиннее: Сильви Симонис, четырнадцать лет ведущая собственное расследование. Патрик Казвьель тоже еще «не сказал своего последнего слова». И вот теперь Тома Лонгини, который поклялся вернуться в Сартуи.

– Родители Тома покинули эти места, – сказал в заключение Азун. – И Тома я больше не встречал. Но повторю: я думаю, что с ним все в порядке. Вот и все. Я и так сказал слишком много.

Прозвучал сигнал отбоя. Я сунул мобильник в карман и обдумал подозрение, промелькнувшее в рассказе психиатра: Сильви Симонис могла быть замешана в убийстве собственной дочери. Ну уж нет, лучше придерживаться прежней версии о частном расследовании и нанятом ею детективе. Пока у меня была единственная стоящая гипотеза: оба убийства совершил один и тот же человек.

Я направился к своей машине. 15 часов, а уже смеркается. На лужайке почти не осталось отдыхающих. Моя отсрочка истекла, а я так ничего и не нашел. Открывая дверцу, я подумывал о том, чтобы отправиться в жандармерию и попытаться заключить перемирие с Сарразеном. Для меня это единственная возможность задержаться в городе.

Мне на плечо опустилась рука. Я изобразил улыбку, ожидая увидеть осточертевшую мне физиономию жандарма. Но это был не он, а один из отдыхающих в спортивном костюме из акрила.

– Это вы репортер? Я не понял вопроса.

– Ну, репортер… Отец Мариотт говорил о журналисте.

– Да, это я, – сообразил я наконец. – Но сейчас я спешу.

Незнакомец взглянул себе через плечо, словно опасался любопытных ушей.

– Я тут кое-что узнал – может, вам будет интересно.

– Я вас слушаю.

– Жена у меня работает уборщицей в здешней больнице.

– Ну и что?

– На этой неделе туда привезли одного типа. Вам бы стоило с ним встретиться…

– Кого?

– Жан-Пьера Ламбертона.

На меня словно опрокинули ушат холодной воды. Майор, который руководил следствием по делу Манон Симонис. Шопар сказал, что он умирает от рака горла в больнице Жан-Менжоз.

– Разве он не в Безансоне?

– Он попросил привезти его в Сартуи. Жена слышала, что он долго не протянет, и…

– Спасибо!

Человек еще что-то говорил, но я захлопнул дверцу, заглушив его слова, включил зажигание и рванул к центру города.

Больница в Сартуи была похожа на больницу в Безансоне. Та же архитектура пятидесятых годов, тот же серый бетон. Только в уменьшенном виде. Внутри – все то же самое. Стены увиты плющом, в приемном покое – пластиковая стойка, тусклое освещение. Я подошел прямо к стойке и спросил номер палаты майора Ламбертона.