Роман Светлов - Сон Брахмы

Василид шел, не видя ничего под ногами. Он опять пытался представить, как Отец направил лучи своего эфирного света в тьму материи. Каждый из лучей был семенем, бесконечное число этих семян выплеснулось в материю, и из них возник наш мир. Так рассказывали еще в те дни, когда великие фараоны строили великие пирамиды на берегах Нила.

Зачем? Неужели это была ошибка Создателя? Некоторые из пытливых людей говорили Василиду, что Отец создал наш мир, дабы познать в нем Себя. Но тогда оказывается, что ошибка – необходимая часть Его самопознания?

Все это странно и непонятно.

Потом Отец забрал из мира все свои семена, все свое имущество. Послал на землю Христа, который призвал избранных, как называл Он их в тайных беседах, детей Величия. А потом произошла катастрофа. Небеса свернулись как свиток. Гром сошел на землю и расколол ее. Солнце скрыла тьма, и померк свет в глазах землерожденных. Кто увидел это? Лишь те, кто обратился по-настоящему. Сколько Евангелий было написано за век, прошедший с тех мгновений – и во всех ли говорится об этой катастрофе?

Для большинства мир остался тем же. Они не увидели сотрясения и подмены. Они не заметили, что погибли и существуют подобно теням или привидениям, которые могут десятилетиями бродить вокруг могилы, не веря, что умерли уже давно, что их существование – пустая, досадная иллюзия. Все эти храмы, дворцы, вся эта Империя – мыльный пузырь, волны, бегущие по мертвому океану материи. Растрачивание энергий, которые привнес сюда когда-то солнечный дождь Отца. Распад и гибель, скрытые иллюзией благополучия.

Милостивый Отец позволил Христу сжалиться над теми, кто остался тенью среди теней от давно исчезнувшего мира. Мессия наложил на материю Великое Незнание. Пусть тени угасают в покое – угасают долго и мирно. Знание принесет страдание и страсти, но даже иллюзия страдания для тени – страдание.

Василид споткнулся о камень и растянулся во весь рост. Под смешки прогуливающихся он поднялся, отряхивая с одежды пыль и потирая ушибленное колено. Боль. Как странно ее ощущать.

А что же делать ему, Василиду? И таким, как он – тем, кто знают о Великом Незнании.

И что ему говорить сегодня верующим?

Наконец-то встреча состоялась. Отец Иоанн сидел в мягком кресле с высокими подлокотниками напротив одного из референтов патриарха. Кресло создавало ощущение комфорта и тревожности одновременно: хотелось расслабиться, откинуться назад, но жесткие деревянные подлокотники больно врезались в предплечья, заставляли выпрямиться и ждать от хозяина покоев какого-то подвоха.

Не занимая в иерархии Церкви высокого поста, этот человек был известен как особа приближенная. Он редко появлялся во время официальных мероприятий рядом с пастырем, да и носил чин такой же, как и Иоанн, – архимандрит. Но это не мешало ему иметь собственный кабинет в резиденции Патриархии и входить к патриарху без доклада. Он был молод по церковным меркам, ему не исполнилось и сорока, у него было загорелое мужественное лицо, обрамленное черной, без единого седого волоска бородой, но глаза казались ленивыми и насмешливыми. «Консельеро», – назвал про себя референта патриарха отец Иоанн, когда впервые увидел его несколько лет назад на официальном приеме. Это было самое точное определение. Референт имел степень кандидата юридических наук и занимался решением проблем, которые Церковь не хотела обнародовать. Вызов Иоанна на разговор означал, что ситуация, по мнению руководства Патриархии, должна решаться по-другому. Совсем по-другому.

Впрочем, разговор был не слишком содержательным. Референт спрашивал о том, как Иоанн реставрировал церковь, где находил финансирование, кто был его главным спонсором. Иоанн регулярно составлял подобные справки, отчитываясь о поступлениях и тратах, так что бухгалтерия Патриархии знала все. Референт то ли проверял Иоанна, то ли пытался узнать только ему одному понятные детали.

– Вам удастся снова найти деньги на ремонт? – спросил наконец Консельеро.

– Уже ищем, – отец Иоанн предпочитал не распространяться о своих усилиях.

– Едва ли дадут во второй раз.

– Смотря кто. У меня хорошие отношения со многими людьми в Алексеевской. Они уже выразили сочувствие беде.

– Сочувствие? – брови Консельеро насмешливо поднялись. – Надеюсь, Господь оценит ваш оптимизм.

– Это не оптимизм, а уверенность, – твердо сказал Шереметьев-старший. – К Рождеству перекроем времянкой выгоревшую крышу. Буду молиться, чтобы разрешили провести службу…