Роман Светлов - Гильгамеш

В стране длинных желтых тростников, буро-черной земли, из которой как сыворотка из сыра выдавливается вода, жил народ черноголовых. Пришедшие сюда неизвестно откуда и неизвестно когда, они настолько привыкли к протяжной, влажной, опаляемой душным солнцем равнине, что верили, будто и зародились здесь. Ударил бог по мягкой, податливой земле мотыгой, — и высыпалось из трещины черноголовое племя с пухлыми губами, волнистыми волосами, прямым носом и вечно округленными, словно изумленными, а может, опечаленными глазами. Ровный горизонт настолько стал привычен их взору, что любой холм они готовы были назвать «горой»и поместить на нем жилище богов. Настоящие горы — к востоку от влажной равнины, а также далеко на западе, лежащие после утомительно однообразных пустошей, — казались черноголовым явлением чрезмерным, ненормальным, болезнью земли. Они побаивались их и легко мирились с тем, что по горам бродили варвары-бормоталы. Ведь человек лучше злых богов, а настоящие горы были пристанищем еще и злых богов, охранявших невыговариваемые тайны и растения вечной жизни.

Две реки текли сквозь покрытую испариной равнину. Черноголовые прокапывали каналы — чтобы вывести воды туда, где их мало и увести оттуда, где много. Были каналы новые и древние, последние часто принимали за естественные речные русла, удивляясь их прямизне, приписывая заботе богов то, что они соединяли важнейшие города.

Города! Сложенные из крупных блоков бурой, обожженной на солнце глины, они стояли на возвышениях, образованных останками десятков поколений людей, живших здесь. Они были видны издалека: ни редкие ивовые, ясеневые или пальмовые рощи, ни судорожно тянущийся к небесам тростник, ни, тем более, посевы полбы, эммера, ячменя не могли скрыть их. Города притягивали к себе людей на этой почти совершенно открытой равнине, они единственные казались надежным укрытием, и люди предпочитали селиться поближе к ним. Врагов в то время у черноголовых не было, да и сами себе они врагами еще не стали: если города, бывало, враждовали друг с другом, то дружины не трогали мирных жителей. Но даже привычный к миру человек склонен испытывать некоторое беспокойство, неуют от того, что вокруг него раскинулось совершенно одинаковое пространство без намека на укрытие.

Львы бродили на границе человеческих угодий, в тростниковой чащобе прятались большие злые рыси, стада диких ослов норовили прорваться из степей и вытоптать посевы. Из степей же и пустынь, лежащих на западе, приходили огромные черные быки, высматривавшие домашних буйволиц, смущавшие их протяжным зовом, обжигавшие своим дыханием пастухов, что пытались отогнать быков от стад. Тревог в жизни было много, а потому близость города внушала пусть обманчивую, но, все же, уверенность.

Вокруг городов вздымались ограды — их трудно было назвать стенами, эти сооружения. Скорее — валы из глины, где корневища кустарника или сухие тростниковые стебли торчали во все стороны, делая их похожими на ощетинившихся ежовыми колючками ужей. Настоящие стены могли позволить себе только богатые и смелые города, такие, как древний Эреду, священный Ниппур или могучий Киш. Остальные терпели видимость своих оград, так как, собственно, не в них было дело. Даже без высоких стен город в те времена казался убежищем: храмы, дворцы, полчища домов грамотейного, ремесленного и земледельческого люда внушали успокоительное чувство защищенности.

В особенности, конечно же, храмы. Выстроенные на могучих, массивных платформах, прямоугольные, похожие на цитадели, где внутренний двор находился так высоко, что прогуливавшиеся по нему люди могли подходить к кромке храмовых стен и глядеть на город сверху вниз, эти храмы казались кирпичами, на которых боги устраивали мир.

В глубине внутреннего двора каждого большого храма стоял еще один храм — настоящий, укрытый от дурного глаза высотой и стенами. Белые квадратные колонны поддерживали тяжеловесную плиту, служившую порталом, а за ними угадывался священный полумрак и скользили неслышные тени жрецов, погруженных в тайнодействия. Приглушенные, доносились голоса святых скопцов. Извне стены таких храмов покрывала многоцветная мозаика, напоминающая циновку, а внутри были изображены прыгающие звери, герои, получающие знаки силы из рук богов, соблазны священного брака. До половины, спиной еще погруженные в известь и камень, из стен выступали фигуры с огромными, страдальческими глазами и молитвенно поднятыми руками. Вокруг центрального алтаря на особых возвышениях стояли идолы, изготовленные из глины, перемешанной с зерном. Мастера вставили в их вытянутые глаза финиковые косточки, а на фаллообразных головах красовались веночки из свежих полевых цветов. Что до самого алтаря, то его скрывало чистое льняное покрывало, убиравшееся лишь в те часы, когда боги приходили в свои земные жилища, дабы вкусить от приношений человека и поговорить с ним — всегда загадочно, двусмысленно.