Мусорная свалка, как и в случаях с Анжеликой Бернет и Чайной Маранга.
Увертливость. Изобретательность.
Так я и сказал. Они выслушали меня без комментариев. Еще раз пробежались по всем делам. Первым заговорил Майло:
— Ну, так что там с генеалогическим древом семейства Мерфи, Эрик?
Шталь открыл белый конверт и извлек отпечатанную на компьютере генеалогическую схему.
— Я взял это из Интернета, но схема представляется мне надежной. У отца Эрны Мерфи, Дональда, были брат и сестра. Брат, Эдвард, женился на Колетт Браниган. Единственная кузина — дочь Мэри Маргарет. Эдвард умер. Колетт живет в Нью-Йорке, Мэри Маргарет — монахиня в Альбукерке.
— Вот вам след, — заметил Смолл. — Мэри, монахиня-маньячка.
— Сестру Мерфи, — продолжал Шталь, — зовут Альма Труб-лад. Я встретил ее в санатории, где умирает Мерфи. У нее два сына от предыдущего брака, один уже покойный. С первым мужем, тоже покойным, она развелась до его смерти. Я нашел нескольких дальних родственников по линии бабки и деда, но никто из них не живет там же, и никто не носит фамилию Драммонд. Никаких связей с Кевином я не выявил.
— Разговор о кузине — бред. — Смолл пожал плечами.
— Кузина — любительница искусства, — возразил Шлесингер. — Ну и что?
Майло взял схему и пробежался по ней глазами. Я тоже взглянул на нее.
— Это кто такой?
Шталь перегнулся через стол и прочитал:
— «Первый муж Альмы Трублад». Он торговал недвижимостью в Темпл-Сити.
— Альвард Г. Шулль, — произнес я. — Имя факультетского консультанта Кевина в колледже «Чартер» — А. Гордон Шулль. Двое сыновей, упомянутых здесь, — это покойный Брэдли и Альвард-младший.
— А. Гордон, — вставила Петра. — Первое имя Альвард, но я использовала второе.
— Черт возьми! — выругался Марвин Смолл. — Этому профессору нравится искусство? — Иначе и быть не может, — отозвался я. — Шулль сказал мне, что вырос среди поклонников изобразительного искусства, литературы и театра. Кроме того, он рыжий.
— Крупный и сильный? — уточнил Майло.
— Конечно, — ответил я. — Рост — футов шесть, вес — фунтов двести. Любитель занятий на свежем воздухе, часто бывает вне дома. Отношение к Кевину далеко не доброжелательное, хотя от наставника следовало бы ожидать иного. Сначала он удивился, что Кевина в чем-то подозревают, но потом разговорился насчет эксцентричных причуд Кевина. Помню одну его фразу: «Кевин не тот человек, с кем хотелось бы выпить кружку пива». Тогда я не обратил на это должного внимания, но в ретроспективе мнение кажется жестоким. Напоследок он сказал, что Кевин — поганый писатель.
— О Боже! — воскликнула Петра. Майло потер лицо.
— И еще кое-что, — продолжил я. — Когда я предварительно беседовал о Кевине с заведующей кафедрой, она наглухо замкнулась в себе. Вспомнила об академических свободах, о конфиденциальности. А чего еще ожидать от заведующей кафедрой? Потом она выяснила, что консультантом Кевина был Шулль, и ее поведение коренным образом изменилось. Ей вдруг захотелось, чтобы я потолковал с ним. Я этого не принял всерьез, но, возможно, у нее были для этого основания. Она желала создать Шуллю проблемы.
— Шулль был плохим мальчиком? — предположила Петра.
— Если «плохой мальчик» профессор, — пояснил Смолл, — значит, скверная оценка поставлена не тому мальчику. Что у нас реально есть на этого парня, кроме того, что он поклонник искусства и у него есть чокнутая кузина?
— Кузина, которую задушили, — вставила Петра, — и ее заметили в районе, подпадающем под сто восемьдесят седьмую статью.
Смолл прикоснулся кусам.
— Итак, теперь у нас есть два плохих мальчика? Преподаватель и студент? Как Буоно и Бьянчи, Биттейкер и Норрис — дуэт психопатов-негодяев?
— У нас есть преподаватель литературы и студент, — сказала Петра. — Возможно, они стали неким ответвлением русла университетской науки. — Она обратилась к Шталю: — Ты сказал, что матушка Шулля была при деньгах. Не этим ли объясняется финансирование Кевина?
— Влияние Шулля, — предположил я, — могло сказаться на литературном стиле Кевина. Первые его статьи были примитивны, а Шулль указал ему путь к комплексному подходу. Я сказал Шуллю, что стиль Кевина стал претенциозным. Он засмеялся и воскликнул: «Ох ты!» Но может быть, это не выражало удовольствия.
— Не заметил ли ты в его поведении чего-либо странного, Алекс? — спросил Майло.
— Вообще-то нет. Он держал себя вполне спокойно. Но с самого начала мне казалось, что Шулль не проявит каких-либо странностей. Тот, кто незаметно входит в учреждения, связанные с искусством, и выходит оттуда. Тот, кто достаточно сообразителен, чтобы планировать.
Читать дальше