Филипп Ле Руа - Последний Завет

– Здравствуйте, господа.

Оба хирурга обернулись. Доктор Гровен представился и задал тот же вопрос, что и медсестра:

– Хорошо долетели?

Похоже, условия полета были первейшей заботой местного населения. Лицо посетителя выражало вялое безразличие.

– Мой полет в сравнении с его путешествием, – сказал он, указывая на лежащее на столе тело, – абсолютно не важен.

– А Боуман разве не с вами? – удивился доктор Флетчер.

– Он что, мертв?

– Кто? Боуман?

– Да при чем тут Боуман? Я говорю о вашем подопытном, лежащем здесь. Он не шевелится.

– Вы ошибаетесь. Мы его действительно воскресили… если вы позволите использовать это выражение, – отвечал Гровен.

– Позволяю.

Падение двух тел. После двух почти беззвучных выстрелов оба врача с остановившимися взглядами свалились на кафельный пол, истекая кровью. Убийца сморгнул, прежде чем осмотреть комнату, в которой были еще кое-какие признаки жизни: три крысы в клетке и мерцание зеленоватой, почти плоской синусоиды на мониторе. Ствол пистолета сделал полукруг и, нацелившись на грызунов, трижды изрыгнул смерть между прутьями клетки.

Затем убийца повернулся к человеку в коме. Он воткнул ему между двумя ребрами еще дымящийся безмолвный ствол пистолета и стал вдавливать его все глубже и глубже, не вызвав никакой реакции. Тогда он выпустил остаток обоймы в легкие, насыщающие кровь кислородом, после чего по комнате распространился запах горелой плоти. Ровная линия на экране подсказала, что стрелять больше нет надобности.

После этого он тщательно обтер пистолет и подошел к видеокамере, установленной на штативе. Кассеты в ней не было. Убийца принялся лихорадочно обыскивать лабораторию, а также и холодильное помещение. Он собрал все дискеты, уничтожил жесткие диски компьютеров, вылил в унитаз содержимое всех бутылок и пузырьков, стоящих на полках. Затем положил на место хирургические инструменты, выбросил в урну пробирки, которые перевернул во время обыска, а заодно и кофеварку, что стояла возле микроскопа, собрал гильзы и прошелся тряпкой по столам. Он оценил результаты своего весьма краткого визита в подземное помещение госпиталя. Теперь ему осталось лишь подняться на крышу тем же путем, который он только что проделал, в обратном направлении.

Сразившись в последний раз с убийственной стужей, он поднялся в ожидающий его вертолет. Свою миссию он выполнил. Мир был спасен.

Натан Лав держал в ладонях скульптурное изображение своей покойной жены. Долго он молча всматривался в нее, а затем положил на полку как раз на уровне глаз. Облик покойной был восстановлен по индонезийской технике, обеспечивающей предельное сходство. Мягкие женственные черты, маленький носик, выступающие скулы, раскосые глаза, пухлые губы, которые так мягко пропевали слова. При жизни это было удивительно выразительное лицо, заражавшее жизнерадостностью окружающих и полностью соответствовавшее мелодичному имени Мелани Лав.

Натан вышел на круговую террасу своего пустого дома, стоящего над морем в штате Вашингтон. Ледяной венец горы Олимпик сверкал на высоте 2400 метров, словно гигантский природный маяк. Наползший с моря туман с рассвета питал влагой секвойевые леса и рассеивался на склонах гор, тянущихся до Рочеза. Натан спустился на пустынный пляж, на который накатывал прибой. Первые лучи солнца отражались от поверхности океана, оттуда кое-где поднимались утесы, уже многие столетия противостоящие волнам. Никто не жил в этом медвежьем углу, зажатом между сырыми лесами, ледниками, бурливым океаном и обрывистыми горами. Никто, кроме тюленей, выдр и отшельника.

Натан Лав на слегка согнутых ногах повел бой с тенью, вышибая клочья тумана. Оставляя прихотливую цепочку следов на девственном песке, он достиг кромки прибоя. То были упражнения, чтобы мобилизовать энергию и отрегулировать дыхание. Погладив в последний раз холку лошади, приняв позу дракона и изобразив танец с лебедем, он сбросил с себя всю одежду, чтобы его тело слилось с природой. Он провел серию боевых упражнений, во время которых из-под ног у него летели песок и соленая вода, а затем вступил в покрытый пеной холодный океан, чувствуя, как ледяная вода электризует его. Всеми своими силами он сражался с волнами, с холодом.

Дойдя до состояния физического изнурения, он оставил ката, перестал принимать предписываемые правилами позиции, отключил условные рефлексы, позволив себе полную свободу движений. В легкие ему врывался ветер и доходил до самого хара в двух сантиметрах над пупком, и все тело его вибрировало от звучного дыхания, которое сделало бы честь моржихе.