Филипп Ле Руа - Последний Завет

– Милая история, – отозвался Драготти. – Да еще и с моралью, предполагаю.

– Вы обнажили свой клинок против Боумана, который представлял для вас угрозу. Тот, кто не может совладать с собой перед опасностью, действует необузданно. Он принимает правила противника и в итоге проигрывает. Зато тот, кто держит себя в руках при любой ситуации, действует трезво и побеждает. Следуя примеру Акиры Ками, предпочтительнее либо польстить, либо испугать противника, либо привлечь его к себе.

– Каковы же ваши намерения на мой счет?

– В противоположность Боуману я пришел предложить вам шанс выпутаться, не прибегая к насилию.

Драготти погладил себя по губам, словно оттачивая реплику.

– Вы верующий, мистер Лав?

– Никто меня не убедил, что истина в вере. Я практикую дзен, что не требует никакой веры, не ждет никакого спасителя и не обещает никакого рая.

– Тогда мы наверняка поймем друг друга.

Похоже, Драготти решил пока оставить меч в ножнах. Натан ухватился за приглашение к переговорам:

– Каждый воспринимает реальность по-своему, что не облегчает взаимопонимание. У вас католическая точка зрения на мир. Я же во всем вижу пустоту.

– Вы смешиваете точку зрения, которую Церковь навязывает двум миллиардам христиан на протяжении двух тысяч лет, и мое личное видение реальности.

Поддавшись немного, Драготти хотел прощупать своего противника, чтобы суметь манипулировать им, сделать из него своего союзника. Натан же сам был готов броситься в пасть волку, поскольку его по-настоящему заинтриговало происхождение ужасной всепланетной угрозы, упомянутой Альмедой. Требовалось только определить границу, через которую нельзя переступать. Ибо напасть на Драготти было равнозначно нападению на Ватикан. А напасть на Ватикан – все равно что объявить войну целой стране. Пока они с Карлой оставались в этом кабинете, им ничто не грозило. Тут не было ни головорезов за шторами, ни револьверов в ящиках стола. Но снаружи, как ему дал понять собеседник, приговор мог быть приведен в исполнение в любой момент. Боуман, например, этого даже заметить не успел.

Кардинал унял свой тик, взялся за подлокотники кресла и, развернувшись, показал на обрамленную фотографию девушки у себя за спиной.

– Что, по-вашему, изображено на этом фото Мотохико Одани?

Модель позировала, раскинув руки. По ее запястьям и ступням стекала кровь.

– Обнаженная женщина со стигматами Христа, – ответил Натан.

– Видите ли, в том-то и состоит вся сила Католической церкви. При более глубоком анализе этого, в общем-то, довольно пошлого снимка вы обнаружите, что ваше суждение ошибочно. Тут не кровь, а сок каких-то красных фруктов. Ваше первое впечатление – результат двух тысяч лет христианства. Религия стала цементом нашей цивилизации. Не надо нарушать ее устойчивость, мистер Лав.

– Слишком уж она ненадежна, если ее существованию может угрожать обрывок пленки.

– Тем не менее, речи какого-то мертвеца, вернувшегося с того света, будь они даже подлинными, не в силах поколебать веру миллиарда верующих.

– Зачем же тогда было его убивать?

– Он и так уже был мертв.

– Перестаньте играть словами. Смерть не игрушка. Во время вашего налета погибли четыре вполне живых человека.

Еще одна ступенька к правде вот-вот будет преодолена.

– Смогли бы вы убить, чтобы спасти сотни миллионов человек?

Натану приходилось делать это даже ради гораздо меньшего количества.

– Это и есть та причина, по которой вы убили четырех невинных? Чтобы спасти некую часть человечеств?

– Неисправимый игрок, корчивший из себя Франкенштейна, чтобы рассчитаться с долгами; лекарь-садист и вдобавок гомосексуалист, изменявший жене с другими извращенцами; сообщница-нимфоманка, охочая до чужих мужей; плутоватый сыщик, пытавшийся расставить Церкви ловушку… О какой, собственно, невинности вы говорите? Особенно если вспомнить, что эта порочная клика находила удовольствие в гнусных пытках – якобы во имя науки!

Кардинал проповедовал, явно остановившись на третьем из предусмотренных Натаном вариантов: поиске согласия.

– Святой Фома говорил: «Нельзя терпеть еретиков».

– Что хотел получить Боуман в обмен на свою кассету?

– Не будьте слишком поспешны.

– Я уже пять недель работаю над этим делом.

– А беседуем мы всего пять минут.

– Не хочу злоупотреблять вашим временем.

– Вопреки тому, что вы могли бы подумать, я не на стороне плохих, мистер Лав. Я выше. На моем уровне уже нельзя поступать, беспокоясь, хорошо это или нет. Мои действия узаконены вселенским и провидческим взглядом на человека. Я тружусь во благо всего человечества, а не ради удовольствия моего соседа.