Стюарт Коэн - Семнадцать каменных ангелов

Фортунато вынул браунинг, снял с предохранителя, с сухим металлическим щелчком дослал первый патрон в патронник. Ему пришло в голову, что следовало бы взять чистый пистолет, но для этого не было времени. Хороший полицейский должен импровизировать.

Он осторожно двинулся к заводу, держась ближе к стене на другой стороне улицы. С платанов облетели листья; широкие и сухие, они с громом канонады скрипели и шуршали у него под ногами. Осенний воздух горьковато пахнул пылью, моторным маслом и железом. Он предполагал, что у следующего угла могли поставить наблюдателя, и безлюдность улицы ободряла его. Он шел медленно, миновал стену пустого склада, железнодорожный тупик, обслуживавший когда-то окрестные предприятия. Над головой ветерок шевелил ветвями деревьев, и сквозивший между ними свет мозаично падал ему на плечи. Вокруг – никого. Он оглядел погруженные в тень пределы заводских зданий и окружающее их пространство и увидел в дальнем углу темное пятно. Вспомнил, что там должен был быть узкий проход на соседнюю улицу – путь для отхода. Отлично, этот вопрос закрыт. Но как устроить засаду? Если это удастся, не понадобится никакого пути отхода.

Доминго сказал ему ждать на пустыре, потом подойти к машине и прикончить Васкеса после того, как он припаркуется. Они будут считать, что Фортунато поставит свою машину на улице с самым небольшим движением. Они будут думать, что он подойдет с юга, и в этом случае им понадобится человек у южной стены пустыря. Они поставят наблюдателя с рацией в квартале отсюда, он подаст сигнал, и когда Фортунато подойдет – пиф-паф! Adiós, Comiso . [103] Прощай, комиссар (исп.).

Значит, они намерены убить его на пустыре. Это первая удача: на углу, около улицы, там, где должен ждать Фортунато, стояла древняя сторожка из рифленого железа. Грязная, темная, вот-вот развалится окончательно. Ею брезгуют даже бездомные сумасшедшие, которых во множестве развелось по городу. Контур крыши, съехавшей под опасным углом к стенам, одна из которых уже заметно накренилась внутрь. Дверь, зияющая будто напечатанным на листе бумаги непроницаемым черным прямоугольником. Там можно подождать, пока подойдет Доминго, как, возможно, планировал сделать и сам Доминго. Окно, в свое время смотревшее на улицу, частично заколочено доской, и оставшаяся между доской и бывшей рамой вертикальная щель открывает узкий обзор и достаточно широка, чтобы просунуть ствол пистолета. А что потом, кто знает.

Он слышал, как по краям пустыря возятся крысы, а подходя к железной развалюхе – как они там скребутся по металлу. Внутри пахло человеческими экскрементами и гнилью, происхождение которой ему не хотелось определять. Он постарался приспособиться к темноте, но смог разглядеть только несколько обвалившихся деревянных балок. Под ногами погромыхивали куски оцинкованного железа. Он пробрался к щели и стал ждать.

Вот ведь дьявольщина это ожидание. Может быть, это его последние четверть часа, и он проводит их, сидя в цинковом гробу, вдыхая запах дерьма и слушая возню крыс. Возможно, он такого конца и заслужил. Маленький кусочек ночного мира за стенами развалюхи казался сонным и безмятежным. Глаза привыкли к темноте, и он различал черные стволы деревьев в густой полутени напротив, на другой стороне улицы. Было что-то чарующее даже в таком простом пейзаже, неясном отсвечивании асфальта, изгибающихся формах растений, подсвеченных грязноватым розовым светом города. Крошечный фрагмент Буэнос-Айреса, будто уходивший от него, хотя никогда и не был слишком близок. Он помнил этот район с детских лет – поросшие травой поля, канавы с квакающими лягушками. Всего этого нет. Он никогда не был недобросовестным ребенком или юнцом. Не был он и одним из тех копов, которые тычут под нос свои жетоны и требуют мзду. Кто может постигнуть силы, направляющие нашу жизнь в ту или иную сторону? Его мать всегда говорила, что простое чувство порядочности – это единственный проводник по жизни, который нужен человеку, но когда у окружающих тебя людей совсем другие представления – приучаешься смотреть на мир так же, как смотрят они.

К пустырю направлялась фигура, и он узнал грузный силуэт Доминго. У него что-то в руке, но Фортунато не мог рассмотреть, что это такое. Инспектор оглянулся вокруг и тихо позвал:

– Комиссар! Комиссар!

Доминго ждал, и Фортунато застыл, не шелохнувшись. Негромкий уважительный тон обращения вызвал в нем странное чувство ностальгии, появилось неожиданное побуждение ответить. Может быть, тогда все вернется к тому, как было прежде: Доминго и Фабиан – исполнительные подчиненные, все лояльны конторе и соблюдают правила игры. Он убаюкивал себя этой приятной фантазией несколько секунд, пока Доминго не развеял ее, вынув из кармана рацию и что-то пробормотав в нее. Через минуту с той же стороны подошел второй человек. В бледном розоватом свете, отражавшемся от облаков, Фортунато узнал Сантамарину. Они громко перешептывались через кусты в тени заводской стены меньше чем в трех метрах от него. Фортунато подумал, что может стоять здесь сколько угодно и ничего не делать, пока им не надоест и они не уйдут.