Марио Пьюзо - Крестный отец (перевод М.Кан)

― Я сделаю, что могу, ― сказал он Солоццо. ― Думаю, в ваших словах есть резон ― сам дон Корлеоне благословил бы нас на это при подобных обстоятельствах.

Солоццо серьезно покивал головой.

― Вот и отлично, ― заключил он. ― Не люблю кровопролития. Я деловой человек, а за кровь приходится чересчур дорого платить.

Зазвонил телефон, и один из тех, кто сидел за спиной у Хейгена, снял трубку, послушал, отозвался коротко:

― Ладно, передам.

Он подошел к Солоццо и что-то шепнул ему на ухо. Турок побелел, глаза его сверкнули яростью. По спине Хейгена пробежал холодок страха. Солоццо глядел на него, как бы размышляя, и Хейген понял вдруг, что его не отпустят. Что-то случилось, и он опять в двух шагах от смерти.

Солоццо сказал:

― Старик еще жив. Пять пуль всадили в его сицилийскую шкуру, а он все живой.

Он пожал плечами, как бы покоряясь судьбе.

― Не повезло, ― сказал он Хейгену. ― Мне, тебе. Не повезло.

Подъезжая к отцовскому дому в Лонг-Бич, Майкл Корлеоне увидел, что поперек узкого въезда в парк протянута тяжелая цепь. Все восемь прожекторов ярко освещали полукруглое пространство, вдоль изогнутой обочины выстроились не меньше десятка машин.

Присев на цепь, переговаривались двое. Он их не знал.

― Кто такой? ― спросил один, с бруклинским выговором.

Майкл назвался. Из ближнего дома вышел человек, вгляделся в него.

― Сын дона, ― сказал он. ― Я его проведу.

Майкл пошел за ним следом; у дверей отцовского дома стояли еще двое, Майкла с его провожатым пропустили.

Дом был битком набит народом ― он никого не знал. В гостиной увидел Терезу, жену Тома Хейгена; она сидела на диване, прямая, неподвижная, и курила. На кофейном столике перед ней стоял стакан виски. На другом конце дивана развалился тучный Клеменца. Лицо caporegime ничего не выражало, но по лбу у него струился пот, изжеванная сигара, зажатая в пальцах, почернела от слюны.

Клеменца поднялся навстречу Майклу ― сочувственно тряс ему руку, бормоча:

― Твоя мать в больнице у отца ― ничего, все обойдется.

Поли Гатто тоже подошел поздороваться. Майкл взглянул на него с новым интересом. Он знал, что Поли ― телохранитель отца, но никто еще не говорил ему, что Поли сегодня не вышел на работу, сказавшись больным. Ему бросилось в глаза напряженное выражение смуглого худого лица. Он слыхал, что Гатто быстро продвигается наверх, подает надежды, что он парень не промах, умеет работать чисто и понимать с полуслова. Сегодня он сплоховал... Майкл заметил, что по углам толпятся еще какие-то люди, но лиц их не узнавал. Это не были подчиненные Клеменцы. Он сопоставил одно с другим и понял: Клеменца и Гатто были на подозрении. Думая, что Поли присутствовал при покушении, Майкл снова окинул взглядом его мелкие, как у хорька, черты.

― Как Фредди? Ничего? ― спросил он.

Отвечал Клеменца:

― Ему сделали укол, спит теперь.

Майкл подошел к жене Хейгена, нагнулся и поцеловал ее в щеку. Они всегда чувствовали симпатию друг к другу.

― Насчет Тома не волнуйся, ― шепнул он. ― Все будет хорошо. Ты говорила с Санни?

Тереза на миг прижалась к нему и покачала головой. Хрупкая, очень хорошенькая, она была похожа скорей на американку, а не итальянку, и сейчас она была насмерть перепугана. Майкл взял ее за руку, поднял с дивана и повел в отцовский кабинет.

Санни сидел за письменным столом, в одной руке он держал желтый блокнот, в другой ― карандаш. При нем был только caporegime Тессио, его-то Майкл узнал и сразу понял, чьи это люди в доме, откуда взялась эта новая дворцовая охрана. Тессио тоже держал блокнот и карандаш.

Увидев вошедших, Санни встал из-за стола и обнял жену Хейгена.

― Не бойся, Тереза, ― сказал он. ― С Томом все в порядке. Они только хотят передать с ним свои предложения, а значит, отпустят. Он же не по оперативной части ― он просто наш адвокат. Им проку нет его трогать.

Он отпустил Терезу и, к немалому удивлению Майкла, притянул его к себе и чмокнул в щеку. Майкл отпихнул брата и ухмыльнулся:

― То всю жизнь лупцевал, а то ― нате вам, телячьи нежности! ― Они вечно дрались мальчишками.

Санни передернул плечами.

― Пойми, старик, я беспокоился, когда обнаружилось, что тебя нет в твоей богом забытой дыре. Мне бы, конечно, начхать, если б тебя уложили, ― да матери как скажешь? Хватит того, что про отца пришлось объявить.

― Ну и как она?

― Молодцом, ― сказал Санни. ― Ей не впервой. Мне тоже. Это ты был тогда сосунком и мало чего смыслил, а вырос уже в мирной обстановке. ― Он помолчал и прибавил: ― Она у него в больнице. И он выживет.