Жан-Кристоф Гранже - Мизерере

Через пару секунд он спросил:

— Кто будет говорить?

— Давайте вы. После речи о терновом венце у меня во рту пересохло.

— У нас две правды. Первая: теперь нам известно, в чем вина Гетца. Если в Чили он был палачом, значит, вины на нем предостаточно. Вторая: решись Гетц дать показания против своих бывших соратников, его свидетельства были бы очень важны. До сих пор я не понимал, что такое он узнал, когда его с завязанными глазами пытали в подвале. Но раз он был в команде негодяев, это все меняет. Нет никого опаснее раскаявшегося. Нашлось бы немало желающих заставить его молчать…

— Два мотива — чересчур, Касдан.

— Согласен. Но я полагаю, что в душе мы оба склоняемся к одному.

Напарники замолчали. Отныне они разделяли одну истину. В Париже пробил час возмездия. И взвалили на себя эту работенку ангелы с чистыми руками.

— Надеюсь, вы на меня не в обиде, но меня очень насмешило ваше предположение, что Вильгельм Гетц был жертвой чилийской диктатуры.

Касдан и Волокин переглянулись. Им было не до смеха.

— Мы не специалисты, — возразил армянин.

— Достаточно посмотреть на даты, — сказал Веласко. — Гетц покинул Чили в восемьдесят седьмом. Политические беженцы, я имею в виду тех, у кого были причины опасаться Пиночета, уехали в семьдесят третьем, сразу после переворота.

— Нам сообщили, что, когда Гетц уезжал, у него были проблемы с чилийским правосудием. Как это возможно, если он был на стороне властей?

— Даже там кое-что изменилось. Демократические организации при содействии Католической церкви собрали сведения о замученных, пропавших без вести и казненных и завели досье. Например, хорошо поработала команда адвокатов при «Викариате солидарности». В начале восьмидесятых годов поступили первые заявления. О похищениях, пытках, убийствах. То есть о том, что военные называли: арест, допрос, уничтожение. Считается, что в самые страшные годы пропало около трех тысяч человек. Среди них были не только чилийцы. Более того, «иностранцев» похищали чаще. Испанцы, французы, немцы, скандинавы… Их было много. До Пиночета режим Сальвадора Альенде создал нечто вроде социалистического интернационала. Воплощенная утопия, привлекавшая коммунистов со всего мира. Прекрасная эпоха! По крайней мере, для тех, кто верил в эти идеи.

Похоже, к Симону Веласко это не относилось. Высокий, борода с проседью. Его движения были широкими, а подкупающая улыбка еще шире. Он говорил по-французски без акцента, разве только с легким налетом снобизма, наверняка приобретенным на дипломатических раутах. Чилиец и не пытался скрывать свой социальный статус: выходец из среды крупной буржуазии, принадлежащий к высшему обществу Сантьяго, который в жизни не видывал ни застенков, ни леваков.

Атташе предложил им ледяной лимонад, не слишком подходящий напиток в такую погоду. Но у Веласко, похоже, всегда царило бабье лето, как на широте Сантьяго-де-Чили. Он принял их в своем кабинете: лакированное дерево, коричневато-красная кожаная мебель, запах сигар. В тусклом свете Касдан разглядел золотистые обложки изданий «Плеяды». Он надел очки и прочитал: Монтень, Бальзак, Мопассан, Монтерлан… Истинный франкофил.

Наполнив стаканы, Веласко поставил хрустальный графин на стол и уселся напротив:

— В восьмидесятых годах в Чили возобладала негласная амнистия, защищавшая палачей. Прежде всего, остается проблема пропавших. Нет трупа — нет убийства. Кроме того, в чилийском уголовном кодексе само слово «пытка» не упоминается. По умолчанию, военным нечего было опасаться. Но только по умолчанию, так как поступали жалобы из других стран. Множились требования экстрадиции. В самом Чили об этих жалобах говорили все чаще. О них упоминали газеты. На улицы выходили манифестанты. Пиночет старел. Да и сам мир менялся: диктатуры рушились одна за другой. Южноафриканский апартеид был на грани краха. Пошатнулся «железный занавес». Даже США уже не поддерживали так открыто южноамериканские диктатуры. Таким образом, встал вопрос: будет ли Чили экстрадировать своих убийц?

Касдан перебил его:

— Что и произошло с Пиночетом, верно?

— Не совсем. У Пиночета были проблемы со здоровьем. В Лондоне его оперировали по поводу поясничной грыжи. Он проявил беспечность. В самом деле, английская сторона не выдвигала против него обвинений, но судья Бальтазар Гарзон из Мадрида добился признания испанской жалобы действительной на территории Соединенного Королевства. Между двумя странами существует соглашение. Пиночет угодил в ловушку. Он больше не обладал неприкосновенностью. Не считая состояния здоровья и якобы старческого слабоумия. Именно так он и выкрутился.