Айзек Адамсон - Разборки в Токио

Посетив мою любимую окамисан [57] Окамисан — хозяйка дома, где гейши принимают тетей. в Киото, я надеялся узнать, что же так напугало мою гейшу.

Конечно, в Токио есть отличные гейши. Я просто тащился от физической красоты токийских гейш, а их гостеприимство — само по себе грация. Но сравнивать токийских гейш с киотскими — занятие неблагодарное. Все равно что сравнивать игорное заведение на речном пароходике в штате Айова с казино на бульваре Стрип в Лас-Вегасе.

Киото для гейш — что Париж для интеллектуалов. Лос-Анджелес для блондинок. Нью-Йорк для еврейских комиков или Берлин для кожаных штанов.

Иными словами, Токио — это Токио, а Киото — это Япония.

Я имею в виду Японию легенд, дворцов и храмов, самураев и, конечно, гейш. Говорят, что культура Японии зародилась на Кюсю, а в Киото расцвела, преобразуя идеи, привносимые из Китая, в нечто уникально японское. Киото более тысячи лет был имперской столицей Японии, а равно культурным и религиозным центром нации. Даже иностранцы признали мировое значение этого города, нажали на нужных людей и добились отмены его бомбардировок во время Второй мировой войны, когда были разрушены почти все японские города.

Жители Киото сами, кажется, не знали, как относиться к своему городу. После войны они под предлогом модернизации натравили на старый Киото армию бульдозеров — задача, явно измеряемая метражом выложенных тротуаров. К счастью, война за превращение Киото во второй Токио пока не выиграна.

В определенном смысле Киото сохранил все то, что осталось от традиционной Японии, и потому, как ни парадоксально, забит туристами почти круглый год. Как однажды сказала Сара, именно массовое стремление к аутентичности делает ее невозможной. Культура сохраненная уже более не аутентична.

Сара говорила, отсюда же моя одержимость гейшами. Моя любовь к ним — проявление неосуществимого стремления познать Японию, которой больше нет. Сара утверждала, что в поисках первобытной и подлинной культуры в мире, где культура — всего-навсего прирученная дворняга, я буду неизменно разочарован. Так и буду вечно падать в объятия прелестных гейш, ища прозрения, которое никогда не наступит, ибо то, чего я жажду, навсегда утеряно.

Может, она права. Но, может, и я не так уж обманываюсь. Я возражал, что меня привлекает глубина самой фантазии. Гейши никогда не были реальны, даже сотни лет назад, когда институт гейш процветал. В них все утонченно декоративное — не наносное, но и не естественное. Они были, а немногие являются и сейчас, живыми произведениями красоты. Они — воплощение романтики как концепта, как направления в искусстве, реакция на занудство жестких социальных иерархий и договорных браков, что правили когда-то Японией. Гейши продавали грезы, а этот продукт требует пожизненного упорного воспитания. Это чудо, которое, очевидно, поймет лишь общество, где индивидуальные потребности неизменно подчинены общественным. Гейши — не просто путаны с сямисэном; [58] Сямисэн — японский музыкальный струнный инструмент. они — символ эфемерной молодости, красоты, времен года — и жизни самой. Их существование — продукт дзэнской традиции, которая признает неотъемлемую печаль осознания того, что эти счастливые часы пройдут, жизнь закончится — и находит радость в этой печали.

Вот так я и лепечу, пока Сара в конечном счете меня не затыкает.

Допустим, говорит Сара. Но ты не японец, даже не буддист, у тебя-то что за оправдания?

А я не знаю, что на это ответить, да особо и не стараюсь. Это глубоко личное, и, будь я психологом, может, выдумал бы какую-нибудь теорию, на которую она бы купилась. Она большая любительница разных теорий. А я журналист. Мой бизнес — факты. И факт прост: я до того люблю гейш, что готов поломать из-за них свою жизнь.

А если вы готовы поломать свою жизнь из-за гейш, лучше всего это делать в Киото.

Хаотичный муравейник крошечных деревянных домиков, часть района Гион, куда я направлялся, дает представление о том, как выглядела городская Япония сотни лет назад. Хроникеры любили подчеркивать, что Киото уже дважды горел и перестраивался еще до того, как первые колонисты высадились в Плимуте.

Но сейчас я торчал в дорожной пробке двадцатого века на Каваримати-дори.

— Вы британец? — спросил таксист.

— Американец, — ответил я. — Но с благими намерениями.

— Черт. Да мне все равно. Пока платите в иенах, имеете право ехать. А вы неплохо говорите по-японски. Я сам кореец, так что против вас ничего не имею.