Дэниел Силва - Убийство в Вене

– Эта история о том, что пока искры Господнего света не будут собраны вместе, творение Господне не будет закончено. И это наша – евреев – святая обязанность. Мы именуем ее Tikkun Olam – Исправление мира.

– Я могу восстановить многое, Циона, но боюсь, мир – это слишком большое полотно и в нем слишком многое повреждено.

– Так начни с малого.

– Каким образом?

– Собери искры, рассыпанные твоей матерью, Габриель. И накажи того, кто взорвал сосуд.

На другое утро Габриель выскользнул из квартиры Ционы, не будя ее, и тихо спустился по мощенным булыжником ступеням при сером, не рождающем теней свете зари, с картиной матери под мышкой. Правоверный еврей, направлявшийся на утреннюю молитву, счел его сумасшедшим и злобно погрозил кулаком. А Габриель положил картину в багажник машины и направился из Сафеда. Кроваво-красное солнце появилось над горным хребтом. Внизу, в долине, Галилейское море разливалось жидким огнем.

Габриель остановился в Афуле позавтракать и оставил сообщение на автоответчике Мордехая Ривлина, предупреждая, что возвращается в «Яд Вашем». Приехал он туда к концу утра. Ривлин ждал его. Габриель показал ему полотно.

– Кто это написал?

– Моя мать.

– Ее имя?

– Ирене Аллон, однако в Германии ее фамилия была Франкель.

– А где же она находилась?

– В женском лагере в Биркенау с января сорок третьего года до конца.

– До «Марша смерти»?

Габриель кивнул. Ривлин схватил Габриеля за локоть и сказал:

– Пойдем со мной.

Ривлин привел его в комнатушку без окон, где стояли стол и два стула, и исчез. Через двадцать минут он вернулся с двумя экземплярами одного и того же документа – один был для Габриеля, а другой для него самого. Прочтя название документа, Габриель похолодел: «Свидетельство Ирене Аллон, полученное 19 марта 1957 года». Он поколебался и начал читать.

Я не стану рассказывать все, что я видела. Не могу. Но то, что могу рассказать, обязана сделать ради умерших. Я не стану рассказывать вам о непостижимой жестокости, какой мы подвергались от так называемой «расы господ», как не расскажу и о том, что некоторые из нас делали, чтобы прожить лишний день. Лишь те, кто такое пережил, способны понять, каково это было на самом деле, и я не стану унижать покойных. Я расскажу лишь то, что сама делала и что делали со мной. Я пробыла два года в Аушвиц-Биркенау, два года день в день, ровно два года, даже если измерять часами. Меня зовут Ирене Аллон. Раньше меня звали Ирене Франкель. Вот чему я была свидетелем в январе 1945 года, на «Марше смерти» из Биркенау.

Дабы понять страдания людей, участвовавших в этом марше, надо сначала узнать, что было до того. Вы слышали об этом от других. Мой рассказ не будет иным. Подобно всем остальным, мы прибыли туда на поезде. Наш поезд выехал из Берлина среди ночи. Нам сказали, что нас везут на Восток, на работы. Мы этому поверили. Нам сказали, что нас повезут в настоящих вагонах с сиденьями. Нас заверили в том, что будет выдано питание и вода. Мы этому поверили. Мой отец – художник Виктор Френкель взял с собой этюдник и карандаши. Его уволили из учителей, и нацисты объявили его работы «дегенеративными». Большинство его картин были забраны и сожжены. Он надеялся, что нацисты разрешат ему продолжать работать на Востоке.

Вагон оказался вовсе не обычным вагоном с сиденьями, и никакого питания и воды нам не дали. Не помню в точности, сколько времени мы ехали. Я потеряла счет, сколько раз солнце вставало и садилось, сколько раз мы ехали в темноте и на свету. Туалета не было, лишь ведро – одно ведро на шестьдесят человек. Можете представить себе, в каких мы ехали условиях. Можете представить себе, какая стояла вонь. Можете представить себе, к чему некоторые из нас прибегали, когда жажда заставляла терять рассудок. На второй день стоявшая рядом со мной женщина умерла. Я закрыла ей глаза и помолилась за нее. Я смотрела на мою мать – Сару Франкель и ожидала, что она тоже вот-вот умрет. Почти половина людей в нашем вагоне умерли к тому времени, когда поезд с визгом наконец остановился. Одни молились. Другие благодарили Господа за то, что наше путешествие наконец закончилось.

Десять лет мы жили под пятой Гитлера. Мы страдали от нюрнбергских законов. Мы жили в кошмаре Хрустальной ночи. Мы видели, как горели наши синагоги. Но даже пережив все это, я не была готова к тому, что увидела, когда отодвинули засовы и двери открылись. Я увидела высокую коническую трубу из красного кирпича, из которой шел густой дым. Под трубой находилось здание, освещенное бушующим прыгающим пламенем. В воздухе стоял жуткий запах. Мы не могли понять, чем пахнет. Я по сей день ощущаю его. Над железнодорожной платформой была надпись: «Аушвиц». Я поняла тогда, что прибыла в ад.