Дэниел Силва - Убийство в Вене

– Почему бы вам не рассказать мне все, что вам известно, мистер Клайн. И уж я буду судить, кто тут виноват.

– Судить может лишь Бог! – сказал Клайн.

– Пожалуй, но иногда даже Господу Богу надо помочь.

Клайн улыбнулся и стал разливать чай. Затем рассказал все с самого начала. Габриель терпеливо слушал и не торопил рассказчика. Эли Лавон повел бы себя так же. «Память у стариков – все равно что гора фарфоровой посуды, – любил говорить Лавон. – Если попытаешься вытащить тарелку из середины, вся гора обрушится».

Квартира принадлежала отцу Клайна. До войны он жил там вместе с родителями и двумя младшими сестрами. Его отец – Соломон – был преуспевающим торговцем текстилем, и Клайны жили неплохо, как высшие слои среднего класса: днем – штрудели в лучших кафе Вены, вечером – театр или опера, летом – скромная семейная вилла на юге страны. Молодой Макс Клайн был многообещающим скрипачом. «Заметьте: еще не готовым играть в симфоническом оркестре или в опере, мистер Аргов, но уже достаточно хорошим скрипачом, чтобы играть в маленьких венских камерных оркестрах».

– Мой отец, даже устав после работы, редко пропускал мои выступления. – Клайн улыбнулся, вспоминая, как отец слушал его. – Он чрезвычайно гордился тем, что его сын – венский музыкант.

Их идиллическому миру пришел конец внезапно, 12 марта 1938 года. Это была суббота – Клайн точно помнил, и для большинства австрийцев появление солдат вермахта на улицах Вены было праздником.

– Но не для евреев, мистер Аргов… для нас это было лишь источником страха.

И самые большие опасения быстро реализовались. В Германии наступление на евреев происходило постепенно. А в Австрии это произошло мгновенно и жестоко. За несколько дней все принадлежавшие евреям предприятия и магазины были помечены красной краской. К любому нееврею, подходившему к такому магазину, приставали чернорубашечники и эсэсовцы. Многих заставляли носить плакаты с надписью: «Я, арийская свинья, покупал в еврейской лавке». Евреям запретили иметь собственность, работать в любой области или нанимать кого-либо, заходить в рестораны или кафе, гулять в венских парках. Евреям запрещено было держать в домах печатные машинки или радио, поскольку таким образом они могли установить связь с внешним миром. Евреев вытаскивали из домов и из синагог и избивали на улицах.

– Четырнадцатого марта гестаповцы ворвались сюда, в нашу квартиру, и забрали бо́льшую часть наших ценностей: ковры, серебро, картины, даже подсвечник для шабата. [10] Шабат – празднование субботы. Меня с отцом арестовали и заставили мыть тротуары горячей водой и зубной щеткой. Раввина вытащили из синагоги на улицу и на глазах у ликующей толпы австрийцев вырвали ему бороду. Я попытался было вмешаться и остановить их, так меня избили чуть не до смерти. В больницу меня, конечно, отвезти не могли. По новым законам это было запрещено.

Меньше чем за неделю еврейская община в Австрии, одна из самых влиятельных во всей Европе, была разгромлена – центры общины и еврейские общества были закрыты, руководители посажены в тюрьму, синагоги закрыты, молитвенные книги сожжены на кострах. Первого апреля сто известных общественных деятелей и деловых людей были отправлены в Дахау. Пятьсот евреев предпочли умереть, лишь бы больше ни одного дня не терпеть унижений от нацистов и их австрийских союзников – в том числе семья из четырех человек, жившая рядом с Клайнами.

– Они убивали себя друг за другом, – сказал Клайн. – Я лежал в постели и все слышал. Выстрел – вслед за ним рыдания. Снова выстрел – снова рыдания. После четвертого выстрела уже некому было плакать, кроме меня.

Больше половины членов общины решили уехать из Австрии в другие страны. Среди них был и Макс Клайн. Он получил голландскую визу и переехал туда в 1939 году. Меньше чем через год он снова окажется под нацистским сапогом.

– Мой отец решил остаться в Вене, – сказал Клайн. – Понимаете, он верил в силу закона. Он считал, что если не будет нарушать закон, то все будет в порядке и буря постепенно уляжется. А стало, конечно, хуже, и когда он наконец решил уехать, было уже поздно.

Клайн попытался налить себе еще чаю, но рука у него сильно тряслась. Габриель налил ему чай и осторожно осведомился, что стало с его родителями и двумя сестрами.

– Осенью сорок первого года их отправили в Польшу и поместили в еврейское гетто в Лодзи. В январе сорок второго года их перевезли в последний раз в лагерь Челмно для уничтожения.