Айзек Адамсон - Тысячи лиц Бэнтэн

— Август 1945-го, — сказал Кудзима, протирая очки полой вельветового пиджака и водружая их на нос. Не успел он снова рта раскрыть, как лампы дневного света в «Ханране» замигали и вырубились. Внезапная темнота сбила меня с толку. Я уже давненько не глядел на часы, но, судя по блеклым солнечным лучам цвета ржавчины, сочащимся сквозь витрину, было уже около шести вечера.

— Извините за помеху, — заворчал Кудзима. — Свет через секунду включат. Нечто вроде маленького напоминания от хороших людей в электрокомпании. Кажется, с моим счетом возникло недопонимание. Темнота ненадолго.

Дела в «Ханране» еще паршивее, чем я думал. Я попросил Кудзиму продолжать.

— Август 1945-го, — повторил он. — Ну, полагаю, все знают, что тогда случилось. Хиросима, Нагасаки, атомная бомба, знаменитое радиовыступление императора и неизбежная капитуляция Японии. Если истории должны заканчиваться искусственно, то на этом история о Храме Бэндзайтэн и кончается. В отличие от многих других святилищ и храмов по всему городу, после войны этот храм так и не восстановили. Может, потому, что после исчезновения статуэтки в нем больше не было толку. Но я считаю, что с пропажей это было мало связано. Я уверен, что воспоминания о довольно уникальном разрушении храма были слишком болезненными, чтобы к ним возвращаться. Если бы храм восстановили, это попросту заставило бы людей помнить, а люди хотели забыть. Как хотели забыть о столь многом в Японии времен войны.

— А этого офицера Такахаси вообще судили? — спросил я.

Даже в темноте я разглядел, что Кудзима ухмыльнулся.

— По каким обвинениям? — спросил он в ответ. — Преступления против человечества? Разрушение культурного достояния? Убийство невинных мирных жителей? По этой логике оккупационным войскам пришлось бы собственных генералов судить как военных преступников! Нет, полковника Такахаси так и не судили. Фактически токийский трибунал по военным преступлениям не предъявил обвинения ни единому офицеру Кэмпэйтай, потому что они занимались прежде всего внутренним террором, направленным в основном на соотечественников. Кажется, именно Кэмпэйтай и прочие, кто систематически истреблял любое сопротивление военным усилиям, несут ответственность за последующие зверства, но…

Кудзима замолк и вздохнул так тяжко, что зашевелились потрепанные бумажки на столе.

— А что случилось с Такахаси после войны?

— История об этом умалчивает, — ответил Кудзима. — После того, как было объявлено о капитуляции, три дня небо над Токио было черным от дыма. На этот раз не из-за американских бомб, а из-за военных и правительственных чинуш, которые пытались сжечь как можно больше записей до прихода генерала Макартура и его войск.

— Прикрывали свои задницы.

— И свои тылы, — добавил Кудзима. — За пятнадцать лет с азиатского континента вывезли бесчисленные награбленные миллиарды в золоте, платине, бриллиантах и драгоценностях. И поныне никто не знает, сколько всего было награблено или где в итоге осело. Годы после капитуляции были полным хаосом. За границей оказалось шесть миллионов японских военных и военнопленных, и их надо было репатриировать; в разрушенных городах несколько миллионов бездомных; осиротели тысячи и тысячи детей. Кое-кто влачил существование подобно кротам, живя в подземных тоннелях метро. Угроза голодной смерти была вполне реальной, а еду можно было купить только на черных рынках, и все их контролировали банды и бывшие военные. Многие люди выжили только потому, что ели жидкую кашку из риса с опилками. Безрадостные, отчаянные времена.

Тут вдруг над головой снова вспыхнули лампы, и Кудзима зажмурился, втянув воздух сквозь зубы. Особого веселья свет в «Ханран» не принес. Может, с этим справились бы китайские акробаты, фейерверк и какой-нибудь танцующий дракон; электричество же только разогнало мрак.

— Так или иначе, — продолжил Кудзима, — Такахаси тянет лишь на сноску. Мелкая фигура с мелкой ролью во времена, которые решено получше забыть. Сомневаюсь, что кому-то было небезразлично, что с Такахаси случилось тогда, в 1945-м, и уж точно всем безразлично сейчас. За исключением вас, как ни странно.

Я прикинулся, что не заметил его любопытного взгляда, и задал еще вопрос:

— А этот Окада? Имперский гвардеец, который пытался отговорить их от конфискации идола? Вы сказали, он не пережил войну?

Кудзима кивнул:

— Накануне капитуляции Японии генерал-лейтенанта Окаду из Первой Императорской Гвардии убили за то, что он отказался принять участие в военном государственном перевороте. Кое-кто из самых истеричных генералов не хотел примириться с поражением, они решили свергнуть императора и бороться до последнего. К счастью, затея провалилась, а все замешанные, чтобы не потерять чести, совершили ритуальное самоубийство.