Грегг Гервиц - Обвинение в убийстве

– Я хочу, чтобы ты достала записи государственного защитника из папки Кинделла. В качестве жеста доброй воли. Я знаю, что у тебя есть к ним доступ. Слишком тяжело ждать без…

– Я не могу нарушать правила. Подними этот вопрос на встрече, и мы проголосуем.

– Мы оба знаем, что Рейнер никогда на это не пойдет.

Она ни на секунду не сводила с него глаз; на какой-то момент ему показалось, что они смотрят прямо друг в друга. Он знал, что страдание делает его уязвимым, но ничего не мог поделать.

– Пожалуйста.

– Я посмотрю, что смогу сделать, но ничего не обещаю. – Протянув руку, она включила лампу возле кровати. – Иди сюда.

Тим подошел и сел на край кровати. Она обвила рукой его талию и тянула к себе до тех пор, пока его спина не коснулась резной спинки кровати. Потом подняла его руку и положила так, чтобы она ей не мешала. Довольная, она прижалась к нему, положив голову на грудь.

– Удобно? – спросил он.

Она положила руку ему на живот, и он был поражен тем, насколько хрупкое у нее запястье.

– Ты ее любишь, да?

– Очень.

– Я никогда никого не любила. Мой психоаналитик говорит, что это результат утраты. Ну, знаешь, моя мама. Мне было пятнадцать, самое начало полового созревания. Это все связано, смерть и секс. Страх интимности и все такое. Наверное, поэтому мне нравится быть с Рейнером. Он обо мне заботится и не особо затрагивает мои чувства.

– Как ее убили? Твою мать?

– Изнасилование и убийство в номере мотеля. Было очень много газетных статей и похотливых спекуляций. Я пришла домой из школы, а мой папа сидел на кухне и ждал меня. От его одежды пахло формалином – он был в морге у судмедэксперта. Я и сейчас чувствую этот запах… – Она содрогнулась.

Тим погладил ее волосы, и они оказались еще более гладкими и мягкими, чем он себе представлял.

– Он выглядел совершенно раздавленным, мой папа. Просто… поверженным.

– Что было дальше?

– Они поймали того парня через несколько недель. Присяжные – в основном бедняки из южных штатов и безработные – все были абсолютно некомпетентными. Они вынесли вердикт «невиновен». Доказательства были столь очевидны, что газеты напрямую говорили о подкупе. Но может, никакого подкупа и не было. Не дыра в законодательстве, а санкционированная коррупция. – Она издала глубокий горловой звук, выражая отвращение. – Говорят, что лучше освободить сто виновных, чем казнить одного невиновного. Сколько еще будет существовать эта глупая сентенция? Пока сто виновных не совершат еще сто убийств? Тысячу убийств?

– Нет. Это имеет смысл только тогда, когда этот один невиновный – ты.

Она едва заметно усмехнулась:

– Я знаю. Я это знаю – просто не всегда это чувствую. – Она прижалась лицом к его груди. Он продолжал слушать, поглаживая ее волосы. – Отец был торговцем недвижимостью, но служил в артиллерийской части в Корее, и несколько его бывших сослуживцев стали полицейскими. Однажды ночью отец и несколько его дружков скрутили того парня и прокатили его до склада в Анакостии. Я не знаю деталей, но мне известно, что когда его нашли, пришлось снимать отпечатки пальцев, чтобы идентифицировать труп, потому что от зубов ничего не осталось.

Тим вспомнил слова Рейнера о том, что убийца ее матери погиб в драке, и задался вопросом, знал ли тот правду. Это зависело от того, насколько близки были Рейнер и Аненберг.

– Я помню, как папа пришел в ту ночь домой и рассказал мне о том, что сделал. Он сел на край моей кровати и разбудил меня. От него пахло травой, суставы на кистях были разбиты, он дрожал. Он рассказал мне. А я ничего не почувствовала. До сих пор ничего не чувствую. – Ее голос теперь стал тише. – Может быть, я просто по-другому устроена. Или у меня нет этого гена совести. Может быть, когда я приду к вратам рая, меня туда не пустят.

Аненберг подняла к Тиму лицо. Сжала губы, собираясь с мужеством, чтобы что-то спросить. Ее голос задрожал, когда она наконец сказала:

– Ты останешься со мной, пока я не засну?

Он кивнул, и ее лицо расслабилось. Она снова к нему прижалась, и вскоре ее дыхание выровнялось. Он сидел, ощущая ее тепло у себя на груди, и гладил ее волосы. Через двадцать минут Тим осторожно встал с постели и выскользнул так тихо, что Бостон даже не поднял головы.

Когда Тим подъехал к дому, где жил Дюмон, было около семи утра. Тяжеловесный комплекс являл собой пример плохой архитектуры 70-х годов. Только что взошедшее солнце излучало бледный соломенный свет.