Михаил Кречмар - Центр мира

Нурахмед вытащил мобильный телефон и набрал номер районного отделения Комитета национальной безопасности.

Когда-то, до вынужденного бегства из современной России, Зим занимался проведением охот на бурого медведя. Одна из непреложных истин, в которых он укрепился за время этой деятельности, заключалась в том, что успех любого мероприятия на девяносто пять процентов решает его подготовка.

Об уйгурских сепаратистах, их мощном разветвлённом подполье и цепких щупальцах в республиках Средней Азии в журналистском community Алматы ходила масса самых устрашающих легенд. Правда, при более подробном анализе легенды эти отдавали сплетнями…

Зим решил обратиться к Лагутину, знающему буквально всё обо всём на территории, где обитал в настоящий момент. Больше всего его интересовал ислам.

– Вы знаете, Михаил Фёдорович, – говорил он, откинувшись в кресле-качалке на балконе четвёртого этажа над ночным городом, – лично для меня есть две совершенно непонятные темы. Это национализм и религиозный экстремизм. То есть непонятны они для меня чуть ли не на физиологическом уровне. Вот утверждают, что ислам – религия, провоцирующая агрессию и экстремизм. Признаться, мне приходилось читать Коран в переводе Крачковского – ну не нашёл я там ровным счётом ничего подобного… А уж если сравнивать его с Ветхим Заветом, то Коран вообще – призыв к миру, всеобщему равенству и промискуитету…

– Угу, нашли чего читать – Коран в переводе Крачковского… Журфак ЛГУ, не так ли?

– Нет, МГУ, начало восьмидесятых.

– Странно. Чтение Корана в переводе Крачковского было более популярно для питерской школы того периода. Москвичи всегда были более зациклены на карьере. Впрочем, в семье не без урода.

– Спасибо, Михаил Фёдорович…

– Так вот. Коран, с точки зрения пишущего, то есть работающего со словом человека, довольно редкая книга. Уникальная, я бы даже сказал. Дело в том, что Коран невозможно понять без владения языком, на котором он написан. Вы знаете, что для мусульманина «грамотный человек» – это человек, умеющий читать только по-арабски? Потому что только арабский язык передаёт все оттенки коранической речи. Видите ли, Александр, каждая священная книга – это моя личная точка зрения, старого атеиста – соответствует эмоциональной температуре породившего её этноса. Поэтому священные книги, которые легли в основу мировых религий, получили дополнения, понижающие эмоциональную температуру древнего текста. Таким образом приспосабливая его к ментальности, к эмоциональной температуре других народов. Так, Ветхий Завет, священная книга неистовых иудеев, получила дополнение в виде Евангелий, «понижающих» эмоциональную температуру древних текстов и фокусирующих проблемы вселенского масштаба на одном, отдельно взятом человеке. То же и с Кораном. Коран – священная книга арабов, для арабов же и писаная. Эмоциональная температура современных потомков степняков – совершенно другая, нежели у неистового купца из Хиджаза. Проблема ислама как раз и состоит в том, что к нему не создано должного количества «адаптирующих» текстов. Ислам – религия чересчур строгих ограничений, она почти не имеет сопутствующих философских течений, которые могли бы привлекать к мусульманству интеллектуалов. В сущности, ислам – религия очень простых людей, руководствующихся выгодой и эмоциями, с почти овеществлённым «другим светом». Не повезло в этой жизни – плевать, в другой будешь тешиться с гуриями. Единственное философское течение, сделавшее ислам мировой религией, – суфизм. Но проблема ислама в том, что суфизм к мусульманству индифферентен, в то время как ислам тяготеет к суфизму.

– Сложно это для меня, Михаил Фёдорович, – хмыкнул Зим. – Мне достаточно понимать, что ислам – религия, чётко прописанная для простых людей. Должен сказать, что этот сухой остаток не утешает.

– Религия, чётко прописанная для простых людей с эмоциональной температурой арабов, не забывайте. Когда Тэ Лоуренс говорил, что в результате ближневосточных странствий в нём проснулся бедуин, он, возможно, и не лукавил. Просто Лоуренс был человеком с эмоциональной температурой араба, воспитанный в европейской культурной среде. Это и помогло ему в Восстании в Пустыне. С одной стороны, по внутреннему автоответчику он был для арабов «своим», с другой – знал уйму полезных вещей, о которых арабы пустыни не имели ни малейшего представления. Например, о том, как взорвать динамитом поезд для совместного грабежа. Или как почистить пулемёт, чтобы тот возобновил стрельбу. И, с третьей стороны, Лоуренс был для них неиссякаемым каналом оружия и денег. Они были страшно разочарованы, когда после одержанной в войне победе этот источник почему-то перестал действовать.