Вольфганг Хольбайн: От часа тьмы до рассвета

Она положила левую руку на плечо Юдифи, чтобы поддержать ее, и в первый момент это выглядело так, как будто Юдифь все еще хотела протестовать против этого. Но потом или победил разум, или, попросту говоря, слабость, и она повиновалась врачу и позволила вывести себя из кухни.

— Присмотришь за Карлом? — бросив короткий взгляд на меня через плечо, спросила Элен и, не дождавшись ответа, исчезла в вестибюле.

— Да… конечно… — я медленно кивнул и одновременно помотал головой. Слегка смутившись и чувствуя свою беспомощность, взглянул на все еще скорчившегося на линолеумном полу хозяина гостиницы.

Карл нерешительно протянул ко мне руку, как будто бы полагая, что я помогу помочь ему встать, но я лишь состроил гримасу отвращения и отвернулся. Присмотреть за Карлом? Не имею понятия, какой смысл вложила Элен в эти слова, но я даже мысленно отказался исполнить ее требование, поскольку мне было решительно противно в какой бы то ни было форме прикасаться к пропитанному кровью и мочой, опухшему типу с длинными, спутанными волосами, свисающими тонкими прядями, склеенными кровью. Я все еще чувствовал во рту привкус желудочного сока и желчи и боялся, что меня снова вырвет, если я только подойду близко к хозяину гостиницы. И при этом решающим был даже не его отвратительный вид и противный запах, а в большей степени то, что так и остался без ответа гложущий меня вопрос относительно его роли во всей этой истории, какое он имел отношение к обеим смертям и что творилось в его, возможно, больном мозгу, что заставило его так правдоподобно играть эту жалкую роль.

Я скорчил гримасу и начал осматривать пол, ища окровавленный кинжал Наполы, который бросился мне в глаза, когда я вошел на кухню. У меня не было доказательств вины Карла, так что мне приходилось рассчитывать только на признание. Этот проклятый кинжал был оружием, которое оборвало жизнь Стефана, им же на глазах у Карла (а может быть, и от его собственной руки) был убит Эд, и, если направить его против самого Карла, можно будет поговорить с ним начистоту. Если имелось нечто важное, о чем он до сих пор помалкивал (а моя интуиция подсказывала мне, что была куча интересных вещей, которые этот толстый хиппи утаил от нас), я заставлю его говорить. Мы остались наедине.

Когда я нагнулся за оружием и поднял его, меня прошиб холодный пот. Мой желудок болезненно сжался, и мне пришлось подавить приступ рвоты. У меня было чувство, как будто я делаю нечто запретное, аморальное, более того, нечто невероятно ужасное. Этот проклятый нож прервал две человеческие жизни, и на какой-то краткий миг у меня было чувство, как будто холод отточенного как бритва металла пронзил кончики моих пальцев, устремился по моим сосудам к сердцу и крошечной занозой застрял в нем, чтобы превратить его в кусочек льда. Мне сразу представилось, что в результате я, наверное, мог бы невольно превратиться в кровожадное чудовище, но я мысленно успокоил себя, что это страшное предположение — всего лишь часть абсолютно нормального безумия, которое медленно овладевало мной в результате пережитых ужасов последних часов. Пожалуй, следовало бы больше беспокоиться, если бы я не ощущал ничего подобного, сопротивляться этому было бесполезно. В данной ситуации было бы ненормально оставаться абсолютно нормальным. Это всего лишь кусочек стали, мысленно успокаивал я сам себя, только кусочек металла — и ничего больше, и он не имеет над тобой никакой власти, наоборот, — это нечто, что может действовать послушно твоей собственной воле. Я не мог допустить, чтобы я сам своими сумасшедшими мыслями довел себя до состояния, когда стал бы бояться этого оружия сильнее, чем Карл, у которого я с его помощью собирался выведать ту или иную страшную тайну. И если я сам буду бояться этого проклятого ножа, зажатого в моей руке, этого нельзя будет не заметить. Карл был грандиозным актером, он, дрожа, сидел передо мной и молча, перепуганным взглядом молил о сострадании. Я должен переиграть его.

Большим пальцем руки я провел по действительно поразительно остро отточенному лезвию ножа, как бы пробуя его.

— Достаточно остро для бритья, — тихонько проговорил я, так что можно было подумать, будто я разговариваю сам с собой, но достаточно громко, чтобы Карл обязательно услышал мои слова.

— Очень острый! — голос Карла был не громче моего, но звучал пронзительно. Он испуганно отдернул руку, которая все еще была протянута ко мне, прижался спиной к скромным встроенным кухонным шкафам и мрачно посмотрел на меня.